Юрий Сушко - Клан Чеховых: кумиры Кремля и Рейха
– Вы уже закончили приводить в порядок чеховский архив? – поинтересовался Бунин.
– Да какой там! – всплеснула руками Ольга Леонардовна. – Только-только разложила по хронологии наши письма. А сколько бумаг еще не разобрано. Спасибо Марии Павловне, ведь на ней вся основная ноша… Хотите, кстати, прочту вам одно из последних писем Антона Павловича ко мне?
– Ну что вы, нет, конечно! Это – только ваше! – решительно возразил Бунин. – Нет-нет. А вот вам я хочу презентовать одну любопытную бумаженцию. Недавно в одной из своих книг обнаружил. – Он подал Ольге Леонардовне вдвое сложенный листок. – Помните, Верхняя Аутка, весна 1901 года?.. Вам тогда почему-то пришлось поспешно возвращаться в Москву, а меня оставили ночевать. Наутро Антон Павлович потащил нас с Марией Павловной в Суук-Су, обещая удивительный завтрак.
Как же было все замечательно, как много мы шутили, смеялись. Потом, когда я вздумал рассчитаться, Антон Павлович заявил, что расчет состоится дома, по особому счету… Вернулись на Белую дачу, он на какое-то время удалился к себе в кабинет, а потом вручил мне:
«Счет господину Букишону (французскому депутату и маркизу).
Израсходовано на вас:
1 переднее место у извозчика 5 р.
5 бычков а-ла фам о натюрель 1 р. 50 к.
1 бутылка вина экстра сек 2 р. 75 к.
4 рюмки водки 1 р. 20 к.
1 филей 2 р.
2 шашлыка из барашка 2 р.
2 барашка 2 р.
Салад тирбушон 1 р.
Кофей 2 р.
Прочее 11 р.
Итого 27 р. 75 к.
___________________
С почтением Антон и Марья Чеховы, домовладельцы».
Отсмеявшись, Ольга Леонардовна вздохнула: «Какая жалость, что я тогда уехала! Непременно следовало остаться…» А потом спросила:
– Кстати, Иван Алексеевич, я запамятовала, а почему «Букишон»?
– Да это Антон Павлович пошутил, в газете увидел портрет какого-то маркиза и решил, что он чрезвычайно похож на меня. Вот с той поры и пошло – мсье Букишон…
Ольгу Леонардовну все не отпускали воспоминания.
– Да, вам вместе никогда не было скучно… – Она внимательно посмотрела на гостя и своим чарующим, грудным, хорошо поставленным, классическим мхатовским голосом произнесла давно таимое: – Но ведь вы, как и многие, тоже не желали нашего брака, Иван Алексеевич. Не правда ли?
– Правда, – секунду помедлив, ответил Бунин, – не желал. Но Чехову, поверьте, никогда об этом не говорил.
– Не говорили, – согласилась Ольга Леонардовна. – Но ведь думали, верно?..
Иван Алексеевич, кашлянув, кивнул головой: «верно», раздраженно сознавая, что ведет себя, будто гимназист, покорно соглашаясь с этой «классной дамой».
– Вы так и не поняли его, Иван Алексеевич, – печально сказала Ольга Леонардовна и поднялась из-за стола. – Да что там говорить, его даже родные братья не понимали. Один не явился на свадьбу. Другой, Александр, знаете, как Антона Павловича донимал? Все твердил: «Говорят, ты женишься на женщине с усами…» Свинья подзаборная!.. – не сдержавшись, выругалась она.
– А что, вообще, с ним сталось, простите? – из приличия поинтересовался Бунин.
– Милый мой маркиз Букишон, – вздохнула Ольга Леонардовна, – вы по-прежнему не читаете газет, а ведь Антон Павлович вам как писателю настоятельно советовал делать это. А меня оберегал: «Милая моя, не читай газет, не читай их вовсе, а то ты у меня совсем зачахнешь. Впредь тебе наука: слушайся старца-иеромонаха…» Видите, до сих пор его заветы наизусть помню…
Что же об Александре Павловиче… Он умер. Не очень давно. «Новое время», кажется, откликнулось, опубликовало некролог. Одна только фраза и запомнилась: «Успокоился он 17 мая в девять часов утра…»
Успокоился… Жил он в последние годы, конечно, ужасно. Но все к тому и шло. После смерти Антона Павловича не выходил из запоя. Наталья прогнала его из дома, как он ни умолял о прощении. Обретался на даче, где-то под Петербургом. Пил со своим конюхом и дворником… Говорят, когда нашли его тело, рядом истошно кудахтали его любимые куры и выла собака… Вот такой конец был уготован человеку, к несчастью, инициалами и фамилией своей полностью совпадавшему с А.П. Чеховым…
– А как его Миша? Давно уж не виделись. – Бунин хитрил, он знал, что Михаил Чехов уже в Москве, работает в МХТ и вроде бы нашел себя. Но Ивану Алексеевичу захотелось сменить «покойницкую» тему. – А нет, на 50-летии Антона Павловича, дома у Машеньки, мы как раз с ним встретились. Миша меня тогда поразил своей, как бы поточнее выразиться… талантливостью жестов. Он со своим кузеном Володей, кажется, настолько изящно что-то эдакое вытворял со шляпами, и это было настолько забавно, что я, глядя на него, хохотал и думал: это совершенно по-чеховски!.. Новое поколение…
– У Миши, слава Богу, все в порядке, – оживилась Ольга Леонардовна. – В прошлом году мне удалось перетащить его в Москву, пристроить в наш театр. Мы были тогда на гастролях в Санкт-Петербурге, где Миша служил в Малом Суворинском театре (ну, о репутации этого «храма Мельпомены» вы, должно быть, наслышаны). Пришел он ко мне такой неухоженный, нахохленный, зажатый. На все вопросы отвечал односложно. Еле-еле удалось растормошить. Я его в лоб спросила:
– А ты не хотел бы перейти в наш театр?
– Да я не смею даже мечтать об этом, – смутился он, как ребенок.
И знаете, Иван Алексеевич, я почувствовала в нем искренность и какую-то невысказанную боль. Пообещала замолвить словечко перед Станиславским и велела прийти завтра… Переговорила с Константином Сергеевичем, он, добрая душа, согласился посмотреть молодого актера, носящего такую фамилию.
Назавтра с утра Миша явился женихом. Штиблеты сияют, костюмчик отглажен. Воротничок рубашки горло стискивает, как удавка. Увидев Станиславского, он вообще, по-моему, перестал что-либо соображать и превратился в снулую рыбу…
Бунин откровенно любовался великой актрисой, которая перед ним, одним-единственным зрителем (!), разыгрывала вызванную из памяти реальную мизансценку, маленький водевиль.
– Константин Сергеевич, как обычно, был мил и доброжелателен. Задал Мише несколько простеньких вопросов, послушал отрывок из «Царя Федора» и, кажется, монолог Мармеладова из «Преступления и наказания» – и немедленно объявил, что с сегодняшнего дня Михаил Александрович Чехов принимается в Художественный театр. Обращаясь к членам труппы, сидевшим в зале, он представил им новичка:
– Вот ваш новый товарищ. Примите его хорошо. Нам будет очень приятно иметь в театре племянника Антона Павловича…
Станиславский, несомненно, гениальнейший актер и режиссер, но дипломат, он, конечно, никудышный. С его легкой руки к Мише сразу же приклеилось прозвище «племянник». А потом я слышала, как наша молодежь – и Болеславский, и Хмара, и Готовцев, да и другие – называли его «замухрышкой со знаменитой фамилией» и даже стали распространять слушок, что Станиславский, принимая его в театр, якобы обмолвился: «Мне стало его жалко…» Хотя это, конечно, вранье чистой воды, я ведь сама присутствовала на показе… Но вот наших дам, – улыбнулась Ольга Леонардовна, – застенчивый юноша весьма заинтересовал…
