Юрий Зобнин - Казнь Николая Гумилева. Разгадка трагедии
Волнения в Кронштадте, где царил зимой 1921 года настоящий голод, начались 28 февраля 1921 года. 1 марта экипаж броненосца "Петропавловск" принял резолюцию с требованием переизбрания Советов ("Советы без коммунистов"), свободы слова и печати, реформы в распределении пайков и т. д. и выдворил из города прибывшего из Москвы председателя Центрального исполнительного комитета съезда Советов М. И. Калинина. После этого ЦК РКП (б) принял резолюцию о наличии в гарнизоне Кронштадта "контрреволюционного заговора". В ответ на это на следующий день, 2 марта моряки создали Временный революционный комитет во главе с писарем "Петропавловска" С. М. Петриченко и обратились к петроградским рабочим с воззванием "покончить с режимом комиссаров".
5 марта на побережье Финского залива были выдвинуты карательные части во главе с М. Н. Тухачевским, который 8 марта попытался штурмовать крепость по льду. Эта атака была отбита восставшими, использовавшими артиллерию вмерзших в лед кораблей на кронштадтском рейде. В Петрограде известие о провале Тухачевского вызвало волнения на заводах (т. н. "волынки"). На открывшемся в тот же день в Москве X съезде РКП(б) сообщение о кронштадтской неудаче вызвало настоящую панику: было принято постановление о направлении военнообязанных делегатов съезда на поддержку Тухачевского. События в Кронштадте повлияли на молниеносное принятие съездом решения о переходе от "военного коммунизма" к "новой экономической политике" (НЭП) и о проведении генеральной "чистки" партии.
16 марта X съезд завершил свою работу, а 17 марта Тухачевский начал второй штурм Кронштадта. После двухдневных ожесточенных боев 18 марта (в день возникновения в 1871 году Парижской коммуны, являвшийся в РСФСР государственным праздником) город был взят, и началась кровавая расправа с восставшими. Как уже говорилось, было расстреляно более 2000 человек, часть из них — на Ржевском полигоне. Тогда же в Петрограде и по всей России прокатилась первая волна массовых арестов эсеров, которые были признаны главной "политической базой" этого возмущения. Помимо того начались репрессии против военной, научной и творческой интеллигенции, сочувствовавшей восставшим. Вплоть до осени северо-западные районы РСФСР, включая Петроград, находились на особом положении, ибо со дня на день ожидалось вторжение белогвардейских формирований либо с территории Польши, либо из Прибалтики или Финляндии. "13 августа <1921 г.> в полномочное представительство ВЧК в Петроградском военном округе поступило распоряжение заместителя председателя ВЧК И. С. Уншлихта обеспечить мобилизацию коммунистов для усиления охраны Государственной границы на ближайшие две-три недели. 16 августа президиум ВЧК принял решение усилить пограничные особые отделения и довести численность погранвойск до штатного состава, обеспечив их обмундированием, пайками и т. д. 24 августа председатели ЧК пограничных губерний получили экстренную шифровку за подписью начальников секретно-оперативного и административного отделов ВЧК В. Р. Менжинского и Г. Г. Ягоды. В ней сообщалось, что, по данным ВЧК, на 25–28—30 августа намечалось крупномасштабное вторжение вооруженных отрядов через западную границу Республики. Направленным из Финляндии и Эстонии группам надлежало захватить узловые железнодорожные станции на линии Петроград — Дно — Витебск. Отряды с территории Латвии 28–30 августа занимали Псков. Формирования полковника С. Э. Павловского наносили удар в треугольнике Полоцк — Витебск — Смоленск. Части Н. Махно 28 августа планировали войти в Киев <…> Руководство ВЧК приказало образовать в губерниях, уездах и на железнодорожных станциях "чрезвычайные тройки", скрытно мобилизовать бойцов особого назначения, установить связь с воинскими подразделениями, контроль за коммуникациями и т. д. Указанные меры были приняты. Но сроки прошли, массового вторжения контрреволюционных сил не последовало. Поступила новая директива ВЧК усиленную охрану ослабить, ибо ожидавшееся вторжение отложено на середину сентября за неподготовленностью"[23].
Все это следует учитывать тем современным биографам Гумилева, а также вузовским и школьным преподавателям, которые склонны видеть в ПБО несерьезную (а то и — "детскую") затею. История, как очень хочется надеяться, уже свершила свой "корректурный труд" в отношении событий без малого девяностолетней давности, и время для объективного и беспристрастного разговора явно настало. Поэтому, для того чтобы ясно представить себе обстоятельства гибели поэта, необходимо вместо общих сентиментальных сентенций сформулировать ясный ответ на три вопроса:
1. Что представлял собой тот заговор, который вошел в историю под условным названием "таганцевского"?
2. В чем заключалось участие в нем Гумилева?
3. Какова специфика юридического осмысления этой деятельности поэта — как в исторической ситуации начала 20-х годов, так и с современной точки зрения?
II
Прежде всего, как нам кажется, следует иметь в виду ту версию истории "Петроградской боевой организации", которая была представлена в советских источниках. Безусловно, критическое отношение к ним необходимо (как, впрочем, и к любым источникам исторического исследования), но видеть тут сплошной заведомый вымысел, как уже говорилось, явно неразумно.
Повторим: в отличие, например, от расстрелов заложников в первые месяцы "красного террора" или от жуткой эпопеи "расказачивания" борьба с вражеской агентурой являлась основной функцией органов советской контрразведки, как и контрразведки любой европейской страны. Сама по себе такая борьба скомпрометировать ВЧК не могла. Захват заложников (а тем более их казнь!) был запрещен международной Гаагской конвенцией 1907 года и объявлен тягчайшим военным преступлением. Приказ Л. Д. Троцкого о физическом уничтожении казачества вполне мог быть интерпретирован как проявление геноцида — опять-таки с соответствующей оценкой на международном уровне. Та же кронштадтская эпопея завершилась массовым расстрелом военнопленных, т. е. в глазах мирового сообщества — очевидным военным преступлением. Поэтому в СССР уже в 1930-е годы темы эти были под запретом, в массовые издания не попадали и даже в "закрытой" исторической литературе, издаваемой ограниченными тиражами "для служебного пользования", освещались крайне скупо. Но историю агентурной борьбы, тем более — победоносной, в эпоху Гражданской войны советским чекистам не было нужды скрывать или заведомо фальсифицировать. Что же касается фигур умолчания и авторской расстановки акцентов, то для рассказа о деятельности контрразведки они являются обязательными не только в условиях тоталитарной цензуры. Таким образом, сведения о ПБО в работах историков ВЧК, изданных в СССР, заслуживают если не доверия, то, по крайней мере, самого пристального внимания.
