Элеонора Филби - Шпион, которого я любила
Дональд был крупным мужчиной высокого роста, лет сорока пяти, безусловно интеллигентным, но очень самодовольным. С первого же раза я почувствовала, что мы никогда не станем близкими друзьями. Жена его была маленькой, пухлой брюнеткой, в меру привлекательной, страшно нервозной и напряженной, с раздражающей привычкой повторяться.
Было очевидным, что любви между ними не осталось. Мелинда была по-своему забавной, но, когда мы уходили от них поздно вечером, нам было ее жалко. Однако Маклины знали многих людей, они оба работали, и их светская жизнь казалась мне относительно яркой. Я спрашивала себя, когда нам тоже будет дозволено свободно заводить себе друзей.
В каком-то смысле Маклины давным-давно отбыли свой срок ссылки. Я узнала, что до того, как им разрешили приехать в Москву, их два года продержали в Куйбышеве. Берджес и Маклин прибыли в Советский Союз в 1951 году, когда Сталин подготавливал свою последнюю чистку. Им повезло, что они выжили, возможно, потому, что находились далеко от Москвы.
Как и Берджес, Дональд тоже прошел жестокий курс "вытрезвления" в советском доме отдыха, где его посадили на монашескую диету и мерили температуру два раза в день. Маклины давно перестали быть сенсацией для западных газетчиков, которые их не раз видели, поэтому они передвигались намного более свободно, чем мы.
Хотя Дональд никогда не был особенно красноречив, за бутылкой у него развязывался язык и он начинал вспоминать с Кимом "доброе, старое время". Они рассказывали древние анекдоты из своего прошлого и смеялись над тем, как ловко они всех обдурили. "Если бы они не застукали Кима, - сказал мне однажды Дональд, - вы были бы сейчас леди Филби". По всей вероятности, он понял по выражению моего лица, какой безвкусной оказалась его шутка.
В другие вечера, в моменты ностальгии, Дональд и Мелинда говорили о том, как они будут прожигать жизнь в Италии и Франции, "когда наступит мировая Революция".
У Мелинды была старенькая автомашина, купленная лет шесть-семь назад, на которой она обычно ездила по городу. Мы оба с радостью приняли ее приглашение посмотреть Москву, уделив особенное внимание лучшим магазинам и рынкам.
Мне ужасно мешало незнание русского языка. В отличие от Кима я не знала даже алфавита. Первый раз в жизни я находилась в стране, где была совершенно неспособна общаться с людьми. Я во всем зависела от Кима. Он же был занят по нескольку часов в день своей таинственной работой.
К Киму приходил Сергей, и они удалялись в кабинет. Из-за закрытой двери часто доносилось стрекотание пишущей машинки и неразборчивые голоса. Время от времени приходили другие гости, но всегда к Киму и всегда по делу. После этих заседаний Сергей иногда оставался на чай и говорил с нами о своих любимых художниках, композиторах и писателях. В этом и заключалась моя светская жизнь, не считая вечеров у Маклинов.
За все это время Ким ни разу не ушел на работу, за исключением редких встреч с Сергеем и другими в их офисе. Большая часть работы делалась дома. Он много печатал в кабинете и много говорил со своими русскими гостями. После стольких лет работы в английской разведке Ким много знал об их людях, операциях и методах. Ким, по всей видимости, выступал в роли советника, и со своей поразительной памятью он был для русских таким же ценным справочником, как путеводитель Бедекера - для путешественника по Европе.
Однажды я слышала, как Сергей сказал ему с глубоким волнением и признательностью: "Мы никогда не сможем отблагодарить вас за то, что вы для нас сделали". По тому, как относились к Киму в Москве, было ясно, что он -один из них. По этому поводу больше не было ни вопросов, ни сомнений. Русские очень ценят лояльность, а Ким был преданным слугой. К нему относились, как к очень важной персоне. Обычные советские граждане простаивают часами в очередях за билетами в Большой театр или в Консерваторию, а мы могли выбирать любой балет, оперу или концерт. В первые месяцы мы часто ходили вместе с Маклинами, что было приятной переменой после карточного стола. О билетах всегда заранее договаривался сам Сергей или его молодой помощник Виктор.
Ноябрьский парад 1963 года был еще одной возможностью убедиться в том, с каким почетом советские власти относились к Киму. За нами прислали автомобиль с шофером, и Сергей с пропусками в руках проводил нас через ряды охранников к замечательно расположенным местам, прямо под мавзолеем, на котором находились Хрущев, Тито (гость года) и другие высокопоставленные советские руководители. Во время парада нам принесли горячий чай с баранками. Маклины видели парады уже много раз и предпочли остаться дома у телевизора.
За несколько недель до парада мы решили съездить в Ленинград, пока не начались холода. Маклины согласились нас сопровождать, и мы вчетвером сели в ночной экспресс "Красная стрела", самый шикарный из всех русских поездов -предмет их великой гордости. В каждом купе были маленькие ночники с розовыми абажурами. Мы наслаждались тем, что на каждую пару было отдельное купе. Миловидные проводницы сновали по коридору, продавая шампанское, икру и шоколад. В Ленинграде мы остановились в огромной гостинице с километрами коридоров. На каждом этаже был небольшой буфет, где, по дороге в номер, можно было заказать чай, водку и икру. Маклины хорошо знали город и были замечательными гидами. Дональд время от времени сообщал разные детали и подробности исторического прошлого Петропавловской крепости или Петергофа.
За трапезой беседа следовала хорошо знакомому образцу: "Помнишь старика такого-то?" - говорил Дональд, и они с Кимом от всей души смеялись над теми трюками, которые они проделывали над этим человеком.
С самого первого дня приезда в Россию я не могла отделаться от мысли, что скоро мне придется лечь на операцию, которую надо было сделать еще в Ливане и которую снова пришлось отложить в Лондоне.
Попасть в советскую больницу означает попасть в мир женщин. Но это вовсе не означает, что речь идет о мягком, деликатном, женственном мире. Советские женщины гораздо жестче, чем их западные сестры, и обладают равными правами с мужчиной, чего мы лишены.
Я не оспариваю достижений советской медицины, но мой личный опыт был мучительным. Первым тяжким испытанием были двухдневные проверки, еще более тщательные и обширные, чем те, которые я прошла в спец. поликлинике за несколько недель до этого. Я жаловалась на послеродовое повреждение запирательной мышцы, но с самого начала у меня было ощущение, что женщина-хирург - высокая, яркая блондинка, с длинными серьгами -совершенно не понимала, в чем дело, хотя я дала ей письмо от моего бейрутского врача, где все было подробно объяснено. Чем ближе был день операции, тем тревожнее мне становилось. Но я поняла, что отступать уже поздно. Я особенно не хотела обидеть Кима и Сергея. К сожалению, мне даже в голову не пришло поинтересоваться, под каким наркозом будет проводиться операция - местным или общим. Наркоз был местным, и почти не подействовал.
