Александр Владимирский - Распутин. Правда о «Святом Чорте»
Женщина, о которой пойдет речь, – Наталья Петровна Степанова, хотя и не считалась распутной, естеству не противилась.
Когда однажды ночью в дверь постучал бродяга и попросил поесть, она пустила его не только к столу, но и в свою постель.
К ее несчастью, свидетельницей (вернее, слушательницей, потому что расположилась она под окном) страстных воркований стала местная блюстительница нравственности.
Она со всех ног бросилась к старосте – моему деду – и выложила все, что видела и, наверное, о чем представления не имела.
Старосте оставить без последствий такой донос нельзя было никак. По дороге к избе Степановой он зашел за подмогой, для мирского суда нужны были свидетели.
Не спрашивая, естественно, разрешения войти, дед распахнул дверь и увидел вдовушку, развлекавшую гостя самым интимным образом. Дед с товарищами, подстрекаемые жужжанием старухи, вытащили несчастную женщину из постели – бродяга под шумок убежал – и доставили в дом священника – отца Павла, где и посадили под замок.
Скоро вся деревня собралась у церкви, горячо обсуждая, каким именно способом наказать виновную.
И вот Наталья Петровна, под руки выведенная из дома двумя дюжими мужиками, стоит у церкви, на позоре.
Решать надлежало священнику – отцу Павлу.
Приговор был таким: грешницу раздеть донага и выпороть всей деревней. А потом изгнать из общины (забавно, что в данном случае православный священник вполне одобряет нормы обычного права по отношению к прелюбодейке, хотя, строго говоря, никакого прелюбодеяния вдова не совершила. – А.В.).
Привели оседланную лошадь, руки женщины связали веревкой, другой конец которой привязали к седлу. Все собравшиеся, и мужчины и женщины, встали в два ряда. Староста хлопнул лошадь ладонью по крупу. Животное пустилось медленным шагом между рядами сельчан, вооружившихся кольями и плетьми (здесь Матрена Распутина довольно точно описывает вывод – наказание, весьма распространенное в русских деревнях еще и в начале XX века. – А.В.).
Мой отец присутствовал при этом, хоть и не принимал участия в кровавой драме. Его приводило в ужас, что палачами стали друзья-соседи, даже его собственный отец. Я помню его лицо, когда он говорил: «И мой отец!..» Я уже замечала, что между ними не было особой близости. Так вот, этот случай перевернул взгляд сына на отца. Дело не в том, что бьют женщину. В русских деревнях это бывает очень часто и не считается преступным. Кто бьет – вот что поразило отца. Они выстроились, чтобы избить бедную женщину, чьим единственным грехом было то, что ее поймали за тем же, что делали и ее судьи. Чей грех был тяжелее? И кто первым должен ударить, кто без греха?
Жертва потеряла сознание после первых ударов, и в конце концов лошадь потащила впавшую в беспамятство жертву прочь из деревни. Ряды палачей распались…
Когда все разошлись, отец пошел по следу, оставленному телом Натальи Петровны, пока не вышел в поле. Он шел на ржание лошади и в конце концов нашел бесчувственную вдову. Освободив ее, опустился рядом на колени, осмотрел ссадины и синяки. Тело превратилось в кровавое месиво. Отцу удалось унять кровь очень быстро.
Под его прикосновениями боль исчезала.
Они оставались в поле до вечера, а после благополучно добрались до какого-то убежища в лесу.
Наталья Петровна, сама еще не вполне поверившая в чудесное избавление, хотела было отблагодарить отца единственным понятным ей способом, но тот уклонился.
Отец приходил к ней каждую ночь всю неделю, приносил еду, и к концу недели женщина почти оправилась.
Тайком она пробралась в свой дом, достала из подпола золотой империал, припасенный на черный день, чтобы сесть на пароход, идущий в Тобольск, – «начинать новую жизнь».
Проводив Наталью Петровну до середины дороги, отец вернулся в деревню. А там играли свадьбу.
Тогда-то отец впервые напился (это замечательная проговорка – «впервые». Матрена стремится создать максимально положительный образ отца и опровергнуть широко распространенное мнение о его пьянстве и сексуальной распущенности. Но в данном случае слово «впервые» позволяет предположить, что Григорий Ефимович и в последующем не раз напивался мертвецки пьяным. – А.В.).
Слово за слово, пьяные парни и мужики начали оглядываться вокруг в поисках женщин. Кто-то подсказал, что видел за деревней Наталью Петровну. Решили ее догнать. Кинулись к лошадям. И отец тоже.
Наталью Петровну догнали быстро. Женщина пришла в ужас. Кошмар неминуемо должен был повториться, но с еще более ужасными последствиями.
Увидев отца среди преследователей, Наталья Петровна совсем пала духом – она решила, что это он надоумил их погнаться за ней.
Отец говорил Дуне, что взгляда Натальи Петровны, каким она на него тогда посмотрела, он никогда не забудет. Этот взгляд и заставил его действовать. Он загородил Наталью Петровну собой.
От неожиданности все опешили. Почему-то никак не протестуя, повернули коней.
Наталья Петровна, ни слова не говоря, пошла дальше. Отец остался один. Какое-то время не мог сдвинуться с места, потом сорвался и побежал, не разбирая дороги. Так же внезапно остановился, разрыдался, упал на колени и начал молиться, прося Господа о прощении за грех, который едва не совершил».
Эта история нисколько не помешала свадьбе Григория. В 1890 году он женился на крестьянке Прасковье Федоровне Дубровиной, которая была на два года старше его и, как и его родители, происходила из государственных крестьян. Она родила троих детей: Димитрия (в 1896 году), Матрену и Варвару. Еще был сын-первенец, который прожил всего несколько месяцев.
Матрена так описывала свою мать: «На гуляниях отец и встретил свою суженую.
Она была высокой и статной, любила плясать не меньше, чем он. Наблюдавшие за ними односельчане решили, что они – красивая пара. Ее русые волосы резко контрастировали с его каштановой непокорной шевелюрой, она была почти такого же высокого роста, как и он. Ее звали Прасковья Федоровна Дубровина, Параша. Моя мама…
Мама была доброй женщиной, очень терпеливой. Она всегда уважала отца, сносила все тяготы, связанные как с жизнью вместе с ним, так и с разлукой».
Уже в юные годы за Распутиным будто бы водились чудесные свойства. Дочь Матрена писала: «От деда я знаю о необыкновенной способности отца обращаться с домашними животными. Стоя рядом с норовистым конем, он мог, положив ему на шею ладонь, тихо произнести несколько слов, и животное тут же успокаивалось. А когда он смотрел, как доят, корова становилась совершенно смирной.
Как-то за обедом дед сказал, что захромала лошадь, возможно, растянула сухожилие под коленом. Услыхав это, отец молча встал из-за стола и отправился на конюшню. Дед пошел следом и увидел, как сын несколько секунд постоял возле лошади в сосредоточении, потом подошел к задней ноге и положил ладонь прямо на подколенное сухожилие, хотя прежде никогда даже не слышал этого слова. Он стоял, слегка откинув назад голову, потом, словно решив, что исцеление совершилось, отступил на шаг, погладил лошадь и сказал: «Теперь тебе лучше».
