Юлия Андреева - Ближнее море
От такого вопросика я вдруг сразу ощутила не прилив, а какой то прорыв сил. Адреналин заметно подскочил.
– Вы что, простите, считаете, что я похожа на мужчину? – переспрашиваю, заметно веселея и предчувствуя остренькое.
– Вот еще!
Хорошо же. Я начинаю лихорадочно перебирать в голове близкие по значению понятия, – что же на самом деле она имеет в виду? Голубой – ну хоть через лупу гляди – в моем очаровательном прикиде нет ни одной нитки этого цвета. В балете есть термин «голубая танцовщица». В смысле – есть «характерная», но имеется и противоположная ей «голубая», прозрачная и безликая, словно призрак. Но так отозваться на мой счет еще никто не решался, да и тетка не больно похожа на театрального критика. Что же еще есть голубого? Разве что бабка скрытый экстрасенс и видит ауру?
– Простите, – наконец не выдерживаю я. – Объясните, пожалуйста, что вы имели в виду, называя меня «голубым»?
– Что? – торговка залихватски подмигивает, отчего мне сразу делается не по себе. – А то, что вы такая… такая тонкая, нежная.
– О господи! Да, я женственная!
– Женственная? Нет. Женщины не такие. Вот это, например, женщина, – продавщица разворачивается и с размаху тычет в огромную бесформенную бабенцию с двумя неподъемными сумками, висящими по бокам точно гири, и с совершенно осоловелым взглядом. – Вот женщина! Наша женщина. А вы…
– А я голубой, – соглашаюсь я, отступая и радуясь, как ни разу не радовалась за эту весну. – Ведь я никогда, никогда не стану такой женщиной!..
Призвание
– Одно время Ирина Малярова пыталась заработать на жизнь продажей у метро театральных билетов, – рассказывает Алина Мальцева. – Но поэту продавать билеты это… в общем, ничего она на этом поприще не заработала, только выматывалась и время тратила.
Однажды, выходя из метро, я приметила Малярову и подошла к ней. Поздоровались, у меня были с собой какие-то пирожные и я отложила ей половину в полиэтиленовый пакет. Ирина Александровна удивилась и очень обрадовалась.
Прошло сколько-то времени. Я, признаться, уже позабыла об этой истории, но Малярова помнила. И вот однажды на каком-то собрании в Союзе писателей Ирина Александровна вдруг взяла слово и громко заявила, что если нужно будет отправлять кого-то к больным коллегам, следует непременно послать Алину Мальцеву. Потому как Алина такой человек, что все равно придет и что-нибудь принесет им.
Долги
Несколько раз Ирина Малярова одалживалась у поэтессы Алины Мальцевой.
Взяла раз, другой, третий, четвертый. Брала и не отдавала. Должно быть, не получалось собрать нужную сумму. Не вернув долга, снова была вынуждена просить взаймы…
– Ну, вы мне не отдавайте, – попыталась однажды успокоить Малярову Мальцева, в очередной раз раскрывая свой кошелек перед незадачливой поэтессой.
– А я и не собираюсь, – простодушно ответила Малярова.
Оценили
Зашла в гости в Союз писателей России. Уже на лестнице:
– Как вы, Юленька, расцвели! Убирать пора.
Рейн – исправленная надпись
На фестивале в 1989 году в Баварии в числе особо желанных гостей числилась группа наших литераторов во главе с поэтом Евгением Рейном. Это было особенное время: Европа жаждала увидеть, услышать, почувствовать русское, русские же ощущали себя счастливыми детьми, впервые в жизни дорвавшимися до сладкого. Хотелось смотреть, слушать, пробовать, примерять… хотелось всего и сразу, буквально объять весь мир.
– Среди русской делегации выделялась Саша Петрова – яркая одаренная девочка со своеобразными интересными стихами, – рассказывает Николай Якимчук.
– Для Александры Евгений Рейн был бесспорным кумиром, на которого она чуть ли не молилась.
Был сделан буклет фестиваля, на котором участники писали друг другу слова дружбы и любви, обменивались координатами, клялись, что никогда не забудут этих дней и друг друга.
Уже в поезде на Ленинград Саша Петрова подошла к Николаю Якимчуку со скромной просьбой подписать для нее у Рейна буклет. Ее чувство благоговения было таким сильным, что она не смела даже приблизиться к поэту…
Якимчук взял буклет и ручку и, войдя в купе, обратился к Рейну, читающему на верхней полке какой-то детектив.
– Евгений Борисович, не могли бы вы подписать буклет для одной милой девушки? Может, вы знаете ее – Сашу Петрову. Она была в Мюнхене вместе с нами, она очень любит ваше творчество и… и вообще благоволит к вам. Напишите что угодно, девушке будет очень приятно.
Ничего не говоря, Рейн взял протянутую ему ручку и, быстро что-то начертав, вновь уткнулся в книжку.
Когда Якимчук вернул подписанный буклет, с Сашей случилась истерика.
– За что он меня так?! Что я ему сделала?! – рыдала девушка.
Якимчук посмотрел на сделанную минутой раньше в его присутствии надпись:
«Трясет. Евгений Рейн».
Ага. Стало быть, Рейна попросили написать что угодно и он описал свои ощущения. Вагон действительно заметно потряхивало на рельсах.
– Стой здесь. Сейчас разберусь, – Якимчук вновь скользнул в купе.
– Евгений Борисович! Ну нельзя же так, вы жутко расстроили милую девушку. Не могли бы вы как-то исправить свою запись, чтобы ей было не так обидно…
Как и в первый раз, Рейн взял ручку и буклет и, не задумываясь, сделал приписку:
«Трясет от любви! Евгений Рейн».
Горлит, или А судьи кто?
В советское время вопросами, что можно и что нельзя издавать, занималась государственная цензура. Местные цензурные организации носили звучное имя Горлита. Горлиты стояли на страже сохранности государственных тайн, но и сами, в свою очередь, представляли собой достаточно странные засекреченные конторы.
Все рукописи перед изданием, включая авторефераты, вся печатная продукция должна была пройти через горнило Горлита, после чего выносился вердикт, оспорить который оказывалось проблематично уже потому, что посторонних в этой конторе не жаловали. Сотрудники же таинственного Горлита в прения с отвергнутыми авторами не вступали. Тут захочешь – концов не найдешь.
Исключением из общих правил являлись авторефераты диссертаций, и соискатели ученых степеней могли ожидать вызова в Горлит, где им высказывались претензии и пожелания.
Одним из таких авторов был давний знакомый Бориса Федоровича Сергеева, с которым тот в детские годы состоял в кружке юных зоологов при Ленинградском зоопарке. Звали знакомого Вадим Евгеньевич Гарут. К тому времени он успел закончить университет и аспирантуру при Институте зоологии, написать диссертацию и отнести ее автореферат в Горлит.
Отнес, отдал, расписался где нужно и уже было приготовился ждать долгие недели и месяцы. Но вызов пришел неожиданно скоро. Буквально за время, что Гарут добирался от Горлита (угол Садовой и улицы Ракова) до института – всего лишь четыре трамвайных остановки. Тишину приемной директора института разорвал телефонный звонок. Звонивший требовал, чтобы Гарут явился в Горлит уже завтра.
