Бруно Беттельхeйм - Люди в концлагере
Во-вторых, я должен был изучить человеческую природу и давление на нее общества. И здесь я вышел на центральную проблему моей деятельности — применение психоанализа к социальным проблемам, и в частности к воспитанию детей.
В ходе длительного наблюдения в процессе совместного проживания с двумя аутичными детьми я осознал расхождения в теории и практике психоанализа, его возможности и необходимость усовершенствования. Для людей с сильными отклонениями недостаточно классического психоанализа для осуществления желаемых психических изменений. Более того, для достижения эффекта нужно постоянно вести жизнь, основанную на психоанализе, а не тратить на него один час. К тому я и стремился при лечении этих детей, но с ограниченным успехом. Им необходимо было полноценное человеческое общение, хорошие условия жизни и значительные цели для стремления к ним, а не просто применение психоанализа к их прошлой жизни.
Другие оговорки касались непосредственно моей жизни. Лет за десять до гитлеровской оккупации, я осознал, что живу в состоянии внутреннего кризиса, несмотря на то, что внешне дела шли успешно. Долгое время я жил в том, что позднее Эриксон назовет «психо-социальным мораторием». Снять эту обусловленность не смогли ни годы, потраченные на психоанализ, ни последующая жизнь.
И даже во время заключения я не сомневался в успехах как психоанализа (в целом), так и в свои собственных заслугах. Я был убежден, что взял из психоанализа все, что он мог мне дать. После чего я успокоился и стал принимать жизнь такой, какая она есть и старался полюбить это.
Я больше не думал, чем я обязан психоанализу. Помимо прочего я благодарен ему за то, что я смог понимать, сопереживать и помогать брошенным, неполноценным или деградирующим детям, создавая для них особую среду, в которой они могли бы развить свои человеческие способности.
С другой стороны, дни, проведенные в концлагере, дали мне больше нежели годы, посвященные тщательному психоанализу. (Я понимаю, что меня могут упрекнуть в том, что психоанализ мне ничего, кроме интуиции, не дал. Но меня больше волнует доверие интроспекции, нежели ее проекция).
Новые точки зренияОпираясь и на свой собственный психоанализ, и на изученную литературу, и на её применение на практике, я все еще искал постижения «истинной» природы человека. Хотя я был далек от мысли, что психоанализ как терапевтический метод может произвести «хорошего» человека, все же я думал, что он лучший метод для достижения существенных личностных изменений.
Год, проведенный в концлагерях в Дахау и Бухенвальде, стал для меня и для моих идей великим потрясением. Он меня столь многому научил, что и до сих пор я черпаю что-то новое из этого опыта. Поскольку большая часть этой книги составляет психо-социальное изучение этого опыта, я здесь не буду говорить о том, в чем он заключался. Многие размышления об этом содержатся и в моей статье о влиянии экстремальных ситуаций на развитие шизофрении.
Сами эти размышления обусловлены тем, что я испытал в концлагере. Трудно непредвзято рассматривать этот опыт, вспоминая о крайних лишениях и страхе за жизнь, которые постоянно культивировались среди заключенных, и особенно в среде евреев. Такие тяжелые впечатления постоянно могут отягощать разум, и если с ними не бороться, могут привести к переоценке ценностей.
Будучи в лагере я использовал психоанализ только в одном аспекте — как выжить и сохранить себя морально и физически. Поэтому я размышлял только о самом насущном и необходимом. Одна из проблем была в том, что люди, которые согласно психоанализу должны вести себя стойко, зачастую являли не лучшие образцы поведения в ситуации крайнего стресса, и наоборот, те, кто, должны были бы вести поступать низко, являли блестящие примеры мужества и достоинства. Я замечал быстрые изменения не только в поведении, но и личностные перемены — невероятно стремительные и зачастую более радикальные, нежели предполагается по психоаналитической теории. К тому же, хотя лагерная жизнь обусловливала в большей степени изменения в худшую сторону, но были перемены и в лучшую. Таким образом, одна и та же среда могла сформировать радикальные изменения в обе стороны.
В то, что среда может влиять на важные аспекты личности (создать хорошего человека), я верил, еще до занятий психоанализом. Теперь я видел, как дурная среда порождает в человеке зло. Но она же порождает в нем и достойные качества, о которых он и не подозревал. И если концлагерь может приводить к таким радикальным изменениям, значит, и общество вообще может влиять на человека, хотя в нем вариаций изменений неизмеримо больше, и сам человек имеет больше возможностей для самоопределения. А психоанализ утверждает, что к лучшему или худшему человек меняется под влиянием лучшего, либо худшего общества.
Я довольно быстро, хотя не без труда, пришел к этим умозаключениям. Психоанализ, на котором я пытался строить жизнь, обманул меня в моих ожиданиях в условиях элементарного выживания. Я нуждался в новых основаниях. И я пришел к ясному решению — реагировать на среду без компромисса с самим собой. Некоторые заключенные пытались раствориться в среде. Многие из них либо быстро деградировали, либо становились «стариками». Другие пытались сохранить себя прежними — у них было больше шансов выжить как личности, но их позиции не хватало гибкости. Многие из них не могли жить в экстремальной ситуации, и, если их в скором времени не выпускали, то они погибали.
Кроме того, в то время я полагал, что наиважнейшей средой для человека является его непосредственная семья, а не общество в широком смысле. Я твердо верил, что психоанализ лучше всего помогает индивиду в обретении свободы и ведет его к высшему устроению. Лагерный опыт научил меня, что я зашел слишком далеко в уповании на то, что только человек может менять общество. Я вынужден был признать, что среда может перевернуть всего человека, и не только в ребенке, но и в зрелом человеке. И чтобы такого не случилось со мной, я должен был признать потенциал этой среды и установить пределы привыкания к ней. Психоанализ, как я его понимал, помочь мне в этом не мог. Я понял, что в ситуации выживания те, качества, которые я приобрел, занимаясь психоанализом, больше мешали, чем помогали.
Конечно, благодаря психоанализу мне было проще понять деструктивные, асоциальные тенденции в человеке, проявляющиеся, когда рушатся сдерживающие их барьеры, что особенно проявлялось в концлагере. И если кто-то находил в себе силу противостоять этому, то это было связано либо с предшествующим социальным опытом, либо с сильным характером.
