Ирина Ободовская - Роковая красавица Наталья Гончарова
Но атмосфера в доме складывается нетерпимая. Старик требует оказывать все знаки внимания мадам Бабетт (которую домашние звали «парижской прачкой») как хозяйке дома. Несомненно, Николай Афанасьевич пытался удержать отца от бесхозяйственности и расточительства, но безуспешно. В начале 1815 года Афанасий Николаевич совсем отстраняет сына от управления делами, стремясь бесконтрольно распоряжаться доходами.
Молодые Гончаровы переезжают в Москву, оставив в Полотняном Заводе маленькую Ташу, любимицу Афанасия Николаевича. Дед в ней души не чаял и, по словам Араповой, страшно баловал. По-видимому, девочка прожила там года два-три, окруженная всяческими заботами. Надо полагать, именно здесь была к ней приставлена, помимо других, и гувернантка – англичанка мисс Томсон, которую она очень полюбила. Впоследствии, в 1849 году, Наталья Николаевна написала ей за границу письмо и сама удивлялась, что не забыла язык, следовательно, так хорошо его знала с детства.
В этот период, очевидно, писался и приводимый нами портрет маленькой Таши неизвестного художника-любителя, на котором изображена девочка лет пяти, с коротко остриженными волосами, с недетски серьезным лицом.
В Москве Гончаровы жили в собственном доме на Никитской улице[7]. Сохранился рисунок дома, сделанный А. П. Васнецовым в 1880-х гг. Большая усадьба с барским домом и флигелями (все постройки деревянные) занимала чуть ли не целый квартал между Большой и Малой Никитскими, вдоль Скарятинского переулка. Вероятно, при усадьбе был и небольшой сад. В доме на Никитской много раз бывал Пушкин, а в одном из писем к жене он пишет, что живет на антресолях гончаровского дома.
К концу 1814 года обычно относят начало болезни Николая Афанасьевича, сведения о которой очень противоречивы. Семья приписывала причину ее падению с лошади, говорили о наследственности со стороны матери. Впоследствии его считали «повредившимся в уме». В известной степени закреплению подобной версии способствовали и «воспоминания» Араповой: она рисует его состояние в весьма мрачных красках.
Но в наше время, еще в 1936 году, сомнение в его психическом заболевании высказала Т. Волкова, которая писала, что «факты, сообщаемые А. П. Араповой, мало достоверны, ничем не доказаны. У нас нет никаких оснований думать, что дело происходило именно так, как она описывает. По-видимому, обычно он был тих и спокоен, даже мог заниматься делами, и припадки болезни находили на него временами».
Был ли Николай Афанасьевич действительно психически ненормальным, как это упорно приписывала ему семья? В свете недавно обнаруженных нами писем Натальи Ивановны создается совсем иное впечатление о его болезни. Он попросту пил. Несомненно, толчком к тому послужил разрыв с отцом. После напряженной активной деятельности по управлению многочисленными гончаровскими предприятиями, принесшей такие хорошие результаты, он вдруг оказался не у дел и сознавал, что гибнет все сделанное им, а семье предстоит полное разорение. И был прав: Афанасий Николаевич оставил своим потомкам «в наследство» полтора миллиона долга!
В связи с новыми данными о болезни Николая Афанасьевича невольно напрашивается пересмотр вопроса и о «наследственности» со стороны матери, Надежды Платоновны. Не была ли и она признана ненормальной своим супругом Афанасием Николаевичем, стремившимся избавиться от нее? Высказать такое предположение вполне правомерно. А Николай Афанасьевич, по-видимому, очень тепло относился к матери, нередко посещал ее в Москве.
Удалив сына, Афанасий Николаевич, однако, в первые годы прилично обеспечивал его семью. Он сдал в аренду некоему Усачеву одну из полотняных фабрик, с обязательством выплачивать ежегодно семье Николая Афанасьевича на содержание и воспитание детей 40 тысяч рублей. Обстановка в доме на Никитской была тяжелой. Николай Афанасьевич иногда пил запоем и в это время действительно находился в буйном состоянии. Дети боялись отца, и поэтому его поселили с обслуживающим его слугой в отдельном флигеле гончаровского дома.
Наталья Ивановна неоднократно жалуется свекру, что муж пьет. «Все его расстройство происходит лишь от большого употребления вина, – пишет она 7 января 1819 года, – как он сам мне в оном признался, что выпивал до семи стаканов простого вина». Однако, очевидно, бывали длительные периоды просветления, когда жизнь шла в более или менее нормальном русле. Так, в августе 1817 года супруги по совету врача ездили на «Нащокинские воды»[8], о чем пишет отцу сам Николай Афанасьевич, упоминая, что с собой они возьмут «одну Ташеньку». Но воды ему не понравились, и они вскоре вернулись домой.
«Николай Афанасьевич кажется стал лучше, – пишет Наталья Ивановна свекру 27 февраля 1818 года, – заходит в детскую, на Ташины проказы иногда улыбается».
По-прежнему Николай Афанасьевич любил музыку и до конца своих дней играл на скрипке. В одном из писем он жалуется, что ему не дают денег на струны для инструмента. Денег ему действительно на руки не давали, опасаясь, что он пошлет слугу за вином.
В 1815 году в семье родился сын Сергей, а в 1818-м дочь Софья; последняя прожила недолго и в том же году умерла.
Афанасий Николаевич, очевидно, временами все же чувствовал угрызения совести и как-то старался загладить свое отношение к сыну. Так, в мае 1817 года он послал ему в подарок перстень. Николай Афанасьевич писал в связи с этим:
«Милостивый Государь Батюшка Афанасий Николаевич, приношу вам мою благодарность за присланный мне через Наталью Ивановну перстень с портретом прадедушки Афанасия Абрамовича. – Я принял его с должной признательностью. – Чувствуя по недостоинству моему, что не заслуживаю я от вас такого внимания и памяти вашей обо мне, позвольте мне подарить его Митиньке, которой надеюсь с возрастом своим будет достойнее иметь такой памятник и лутче меня заслужит звание достойного потомка фамилии Гончаровых. – Ожидая вашего на то позволения или позволения отдать его под сохранение Наталье Ивановне, пребыть честь имею
Покорной ваш сын, уничтоженная тварь
Николай Г…ров».
Грустные, печальные слова. Видимо, Николай Афанасьевич смирился со своей участью, но в письме звучит и горький упрек отцу, доведшему его до этого состояния. Уничтоженная тварь… Сколько трагизма в этих словах, сколько сознания своего бессилия что-либо изменить…
Письма Николая Афанасьевича к отцу (как впоследствии и к старшему сыну Дмитрию) вполне нормальны. Они свидетельствуют о том, как тяжело он переживал свое положение. Создается впечатление, что семья – сначала Афанасий Николаевич, а потом, возможно, и Дмитрий Николаевич – сознательно стремились признать его сумасшедшим, чтобы не было с его стороны никаких поползновений вернуться к делам майората. К нему приглашались врачи и разные должностные лица, но никаких отклонений в его психике они не находили.
