Александр Керенский - Потерянная Россия
Даже Ленин еще в преддверии Октябрьского переворота вынужден был признать: Февральская революция «сделала то, что в несколько месяцев Россия по своему политическому строю догнала передовые страны» (Ленин В. И. Полн. собр. соч. Изд. 5–е. Т. 34. С. 198).
Из «тройной задачи», как вспоминал Керенский, законодательное социально — политическое реформирование было для министров сравнительно легким. А вот непривычным и трудным стало управление, «в узком смысле слова — правительственная деятельность, требовавшая в хаосе революционного взрыва весьма сильного административного и полицейского аппарата, который еще нужно было создать. Нужно было создать технический аппарат и нужно было восстановить авторитет власти». Немаловажно при этом отметить, что возглавившая страну буржуазно — демократическая власть, к ее чести, верно избрала тогда главные направления своей деятельности — политику национального единения, смягчения классовых антагонизмов и предотвращения гражданской войны; сотрудничества всех партий; компромисса, соглашений и взаимных уступок.
И еще одно обстоятельство остановило внимание мемуаристов (о чем Керенский скромно умалчивал): в дни Февраля не премьер Львов, а именно он, единственный социалист в правительстве, оказался самым востребованным. Керенского всюду ждали, без него не принимались решения. Один из его соратников, будущий философ Ф. А. Степун, входивший в те дни в секретариат Керенского, не без иронии вспоминает, что каждому, кто в те дни являлся в Таврический дворец со своими вопросами и проблемами, «предстояло разрешение самой трудной задачи: поимки вездесущего и всюду отсутствующего товарища Керенского» (Бывшее и несбывшееся. Лондон, 1990. Т. 2. С. 33).
Сутками не выходил Керенский из Таврического дворца, забывая о еде, сне и отдыхе. В напряженной спешке, но внимательно и капитально в те «судьбоносные дни» создавались первые законы, манифесты, декреты.
Из решений, что были осуществлены лично им в первые дни Февральской революции, важнейшим Керенский считал отмену смертной казни. Как ни странно, но в пору, когда в стране хозяйничал «человек с ружьем», этот декрет, подписанный 12 марта, приветствовался «с одобрением по всей стране». Однако правоту своего гуманного решения Керенскому пришлось потом и доказывать, и отстаивать. Ему, которого считали идеалистом и мечтателем, казалось, что «падение старого режима со всем его тяжким прошлым освободит от крови и насилия, предаст забвению старые счеты и старые распри». Он рассчитывал, отменяя смертную казнь, что символом примирения станут «всеобщая политическая амнистия, вернувшая в Россию всех политических эмигрантов, освободившая всех политических заключенных». Но вскоре убедился, что ошибся. Среди тех немногих, кто выступил решительно против, громче всех возмущались как раз амнистированные Керенским большевики: «им тогда уже хотелось крови» («О революции 1917 года»).
В атмосфере победной эйфории, воодушевлявшей на самоотверженную деятельность, министрам довелось поработать всего два месяца. В апреле Временное правительство было поражено первым кризисом. Его главной причиной стала антиправительственная позиция в вопросе о войне и мире, занятая министром иностранных дел. Как пишет Керенский, Милюков, приняв правительственный портфель, взялся осуществлять «прекрасно продуманную программу внешней политики, абсолютно уместную осенью 1916 года. Однако в марте 1917–го она уже ничего не стоила. Та Россия, где ежедневно торжественно обсуждался вопрос о Дарданеллах, о водружении креста на куполе Святой Софии (в Константинополе. — Ред.), та Россия, в которой бесконечно доказывалась необходимость вести войну до победного конца, прекратила свое существование 12 марта 1917 года» (Керенский Л. Ф. Русская революция: 1917. Перев. с франц. М.: Центрполиграф, 2005. С. 124). По мнению британского посла Джорджа Бьюкенена, Милюков оставался сторонником войны завоевательной, империалистической, в то время как Керенский тоже готов был продолжить войну, но — защитительную для России.
Наслушавшись дискуссий, вызывавших «во всей стране сильное раздражение», Временное правительство 27 марта прервало эти споры декларацией, в которой заявило: «Цель свободной России — не господство над другими народами, не отнятие у них национального достоинства, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов». В своей газете «Речь» Милюков (он был ее главным редактором) декларацию правительства опубликовал, но тут же пояснил, что она «ничем не связывает министра, определяющего внешнюю политику».
Это заявление, комментирует Керенский, «произвело эффект разорвавшейся бомбы», в результате чего серьезно пострадал «с трудом укреплявшийся авторитет самого Временного правительства». Милюкову был предложен другой пост в кабинете — министерство просвещения, от которого он возмущенно отказался и подал в отставку. Демонстративно подал в отставку и военный министр Гучков, которому дали понять, что он «не в силах препятствовать хаосу, развалу армии и флота».
После этих отставок особенно остро встал вопрос о преемнике Гучкова. Князь Львов, проведя консультации с командующими всех фронтов, вызвал к себе Керенского. «С точки зрения всех командующих, — сказал премьер, — только вы являетесь подходящим кандидатом… Нам нужен человек с вашим положением, которому доверяют страна и армия. Ваш долг — согласиться занять этот поет, и вы не вправе отказываться». Керенский такого поворота дела не ожидал и потому, спрашивая совета у Верховного[3] главнокомандующего М. В. Алексеева, не удержался от вопроса: «А нет ли у вас кандидата из военных?» Алексеев ответил: «Мы полагаем, что в нынешний момент пост военного министра не должен занимать генерал».
Апрельский правительственный кризис привел к созданию первого коалиционного кабинета. В него помимо эсера Керенского вошли лидеры левых партий и Совета рабочих и солдатских депутатов: трудовик П. Н. Переверзев, народный социалист А. В. Пешехонов, эсер В. М. Чернов, меньшевик И. Г. Церетели. «Новое коалиционное правительство, — подвел итог Керенский, — впервые после революции получило возможность управлять, требовать и приказывать», не согласовывая своих действий с Советом. Двоевластию первых двух месяцев революции был положен конец.
Начать свою деятельность новый военный министр принужден был с поездок по фронтам: требовались срочные меры против деморализации войск, участившегося дезертирства и расправ с офицерами, а еще более — против пораженчества в войне: «большевистская зараза быстро распространилась по телу армии», «были роты, полки и даже целые дивизии, где доминировали большевистские пораженцы и платные германские агенты», где приказы не выполнялись, где правили демагоги и приспособленцы.
