Николай Попель - Танки повернули на запад
- Ну, голубчик, - восхитился добряк Мишанин,- тебя в самодеятельность надо, в ансамбль.
- Ни в коем случае! - вскочил Подгорбунский, сразу став серьезным. Только в механики-водители. Иначе сбегу. Не вынуждайте ставить Михаила Ивановича в неудобное положение.
Спустя несколько дней ко мне в Дрогобыч позвонил Мишанин:
- Друг-то Михаила Ивановича удрал. Пробыл трое суток в учебном батальоне и утек. Вот артист.
Вечером Мишанин позвонил снова. Подгорбунский никуда не удирал, спрятался в казарме на чердаке и отказывался спуститься, пока ему не дадут слово учить на механика-водителя.
- Но из него и должны были сделать механика-водителя, - удивился я.
- Командир учбата, когда узнал биографию, решил готовить трактористом. Боязно танк доверять. Что же теперь делать?
- Учить на механика-водителя...
В начале войны я потерял Подгорбунского из виду. Встретился с ним уже при погрузке эшелона в Калинине. К петлицам механика-водителя были пришиты три суконных треугольничка.
- Знал, что вы здесь, - весело улыбнулся старший сержант, - но без предлога и приглашения не счел возможным являться.
Он блестел быстрыми глазами, коренастый, ладный, в пригнанной по росту шинели, в новеньком кожаном шлеме, какой был не у каждого командира бригады.
На фронте Подгорбунского назначили командиром взвода разведки. Хотя взвод был танковый, Подгорбунский и его бойцы должны были пока что действовать в пешем строю. Да и впоследствии они обычно без машины пробивались во вражеский тыл и орудовали там с непостижимой дерзостью.
Единственного пленного в ночь перед наступлением притащили разведчики Подгорбунского. Пробрались в блиндаж, в котором трое немцев слушали пластинки. Двух прикончили финками, а одному сунули в рот салфетку и поволокли. Подгорбунский бросился назад к патефону, аккуратно поставил мембрану на самый обод пластинки. Из блиндажа, как и пять минут назад, несся веселый тирольский вальсок...
...От Подгорбунского, нашедшего меня в лесном домике без крыши, я и услышал в третий раз о Николае Петрове:
- В беде он, товарищ генерал. Коля не отступит, назад не пойдет.
- Откуда вы знаете?
- Я с Колей вместе в одном эшелоне ехал. Если б не он, на тот свет приехал бы. В теплушке для больных валялся: воспаление легких, жар - до сорока... А тут бомбежка. Справа по ходу не выскочишь - огонь, левая дверь снаружи закрыта. Ну, глядим, хана. Дым, дышать нечем. Вдруг кто-то ломами закрытую дверь долбает... Как, что - не помню. Очухался, вижу: несет меня, аки младенца, лейтенант какой-то. У самого у него бушлат тлеет... Так и познакомился с Колей Петровым. Такие люди на вес золота, грамм на грамм. Он все в жизни понимает. Я с ним в дороге душу отводил. Ум и сердце работают синхронно... А теперь вот второй день о нем ни слуху ни духу. И никто не чешется...
- В бригаде не один танк Петрова.
- Товарищ генерал, я к вам как к человеку, а не как к начальнику.
- Это что значит?
- Ну, может, я горячусь, может, не так выражаюсь. Но надо понимать. Я не одного дружка похоронил на войне. А Коля Петров не только мой друг. Он друг всем людям. Только люди о том еще не знают... Разрешите сесть?
Подгорбунский опустился на пол у костра, пляшущего посредине комнаты. Неподвижно уставился на консервные банки, цветные этикетки которых уже потемнели от огня. Я подсел рядом:
- Есть хотите?
- Не то слово.
- Приступайте.
Подгорбунский откинул капюшон халата, снял ушанку с пушистой серой цигейкой, пригладил длинные воло- сы (и командирская ушанка и длинные лохмы все это "не положено" старшему сержанту), обернулся к стоявшим в углу автоматчикам:
- Орлы, консервы с генеральского стола. Навались, пока начальство не передумало.
Поев, Подгорбу некий пристально, недобро посмотрел на меня:
- Так насчет Петрова примете меры?
- Послушайте, Подгорбунский, вы, кажется, злоупотребляете...
- Эх, товарищ генерал, разве сейчас до таких условностей, как дисциплинарный устав. Коля Петров погибает.
Это же государственная потеря... Разрешите идти?
Разведчики, перекинув на грудь автоматы, скрылись. В шалаше, наскоро сложенном из еловых веток, я нашел Горелова. Бригадные штабные автобусы так же, как и автобусы корпуса, застряли в снегу. Командные пункты размещались в насквозь продуваемых шалашах. Горелов в полушубке, накинутом поверх бушлата, при колеблющемся язычке свечи читал какую-то бумагу. В углу на черном ящике прикорнул его заместитель по политической части Ружин.
- Легки на помине! А мы тут как раз читаем поздравление от вас с комкором. Значит, выговор схлопотали. "Плохая организация наступления", "слабая связь"... Обидно, - Горелов вздохнул. - Обидно, хоть и справедливо. Не привык выговора хватать. Привык, чтобы хвалили. А тут - нате... В первые месяцы войны было такое чувство: Идет бой, дурно ли, хорошо ли идет, но идет помимо меня, сам по себе. Постепенно научился все нити в пятерне держать. Теперь наступление, и опять замечаю - не охватываю бригаду, танки расползлись. Неведомо толком, где кто...
- А где Петров, ведомо? - перебил я. Горелов ответил не сразу:
- Примерно ведомо. С ним был парторг батальона Завалишин. Вернулся дважды раненный. Петров приказал ему. Через сутки приполз раненый механик-водитель Соломянников. Тот тоже кое-что доложил. Подожгли два немецких танка, а теперь сами подбиты. Снаряды кончаются. Горючее все вышло. В танке, как в леднике. Петров уперся, ни в какую не желает оставлять "тридцатьчетверку". Да и нелегко, немцы обложили...
- Покажите мне точку, - я достал из планшета карту, - пойду к немцам.
Из угла отозвался Ружин:
. - Разрешите и я... Петров - лучший...
Ружин имел странное обыкновение не оканчивать фразу. После того как смысл был ясен, он не произносил последних слов.
...Всю ночь метались мы по стреляющему от мороза, лесу. С просеки на просеку, с опушки на опушку. Однообразное покачивание минутами усыпляет, рывки будят. Душно. Откидываю верхний люк. Каленый ветер перехватывает дыхание.
То справа, то слева вяло всплывают к звездам ракеты и гроздьями осыпаются на вершины деревьев.
Под утро Коровкин, отчаявшись, затормозил.
- Может, мы уже на сто верст к немцам в тыл зашли.
- Надо, товарищ механик-водитель, святая обязанность. .. - напомнил о себе молчавший всю ночь Ружин.
- Надо, Павел,- присоединился я. - Попробуем взять левее.
Коровкин, откинувшись назад, яростно рванул рычаги. Часам к одиннадцати мы вышли на чистую, заметенную нетронутым снегом опушку. У оврага недвижимо темнела "тридцатьчетверка"...
2
Тихо, как бывает только на войне в час, когда осколки и пули не вспарывают со свистом недвижный воздух. Откуда-то доносится обессиленный расстоянием дальний грохот.
