Лариса Машир - Дневник детской памяти. Это и моя война
Потом нас привели в душ, сказали раздеться. С меня сняли и сережки, и крестик. Вышли мы уже с другой стороны, выдали нам одинаковые темные байковые платья в цветочек. Но они большие, а мы маленькие, и нам выдали бинты, чтобы мы их подпоясали покороче. Вот все ушли, а я уперлась: «Не пойду, отдайте мои сережки и крестик». Я не понимала, почему у меня это забрали, как и сейчас не понимаю. Что тут скажешь – из-за каких-то нескольких человек я не могу говорить о русских плохо после того, что потом я получила от них! Простите, что много плачу!
Отвели нас в зал, где был накрыт длинный стол. Стали нас рассаживать. Помню, суп был и много всего разного. Так только русские могут встречать! Больше помню черную икру, которую мы до того никогда не видели и не знали, что это такое. Она была в специальных блюдах и оттуда ложка торчала. И вот разыгралась такая сцена. Какой-то мальчишка, чуть постарше меня, стал кричать: «Не ешьте это, нельзя, нас хотят отравить!» – и стал раскидывать черную икру этой самой ложкой во все стороны. Ой, как вспомню, так смех сквозь слезы! Тогда я думала: может быть, это правда яд! Кажется, никто из нас икры не тронул…
Отвели нас в школу, там большие классы и спальни – кроватки белоснежные. Говорят – спать. Мы никак не поймем – все время светло, зачем спать!
* * *На следующий день поезд повез нас на Азовское море в Бердянск, в пионерский лагерь. Русские девочки занимались с нами. Помню Нэлю и Сару с длинной косой, они учили меня гимнастике и от себя не отпускали.
А потом было Тишково под Москвой, станция Правда. Нашему дому-интернату № 1 отдали чей-то дом отдыха – три огромных корпуса в лесу. Очень красивое место. Когда мы приехали из лагеря, там уже были астурийцы – дети из другой области Испании. И у нас были даже стычки – баски против астурийцев, но нам не давали враждовать. Учителя у нас были и русские, и испанцы-политэмигранты. Помню своего математика Хосе Ареги, который потерял на фронте руку.
* * *На мой взгляд, наш дом был совершенно удивительным по своей организации, по отношению к нам! Директор Паньшин Николай Андреевич был так заботлив, ухаживал за нами! Мы жили бурной интересной жизнью, а сколько кружков самых разных! У меня был балетный, хоровой и еще учитель музыки. Мы ездили с концертами испанских танцев и песен во Дворец пионеров, еще куда-то. Из Большого театра к нам приезжал раз в неделю балетмейстер Владимир Белый. Мы с ним учили танцы разных народов – русские, украинские, грузинские, польские… И костюмы у нас были! Я была очень веселой девочкой и любила танцы. Директор Дворца пионеров Москвы просил моего директора отпустить меня с детской концертной бригадой в Крым. Но план остался планом! Война!
* * *Хорошо помню первый снег в своей жизни. Я жила в 1-м корпусе для самых младших. И вот однажды утром мы проснулись, а за окном все бело, ночью выпал снег, которого мы никогда не видели. Все выбежали на улицу, и старшие дети тоже стали кидаться снегом. Воспитатели за нами бегают – не могут нас собрать. 500 человек в одних рубашечках бегают по снегу, который оказался не только красивым, но и холодным. Сосны стоят в снегу, искры играют на солнце, такая красота, чистота, белизна! Наверное, я тогда полюбила на всю жизнь Россию, ее природу, снег…
Я не могу жаловаться ни на что! Возможно, из-за того, что я никогда не болела, хотя другие дети болели и даже умирали. Но это была война!
И вот опять наш директор молодец! Он сразу пригласил военрука, который учил нас стрелять, паковать рюкзак, сворачивать скатку из одеяла. Потом оказалось директор сушил для нас сухарики. Когда осенью нас отправили в эвакуацию и мы прибыли на пароход «Калинин» – пассажирский, трехпалубный, – с нами погрузились еще два испанских детских дома из Подмосковья, третий и пятый, так вот у тех детей ничего не было, а мы получали к чаю сухарики. Правда, мы плыли дальше других, мимо Саратова, на левую сторону Волги. Я знаю, что один дом высадили в Базеле, а нас – в Куккусе. Это был райцентр, и это земля немецкой автономии. Как известно, с приближением фронта жителей этих мест выселили дальше на Урал и в Сибирь. Мы на следующий день стали свидетелями того, как отправляли последнюю партию российских немцев. Дома уже стояли пустые. Оставались женщины с детьми, у кого русские мужья были на фронте. Но фашисты прут, и тогда немки с детишками тоже должны быть отправлены.
Вот вам такая картина! Пока наши взрослые и старшие дети занимаются обустройством, мы свободны. Идем утром – это после сухариков, с пустыми желудками по пустым улицам. И вдруг запах вкусной еды! Заборы маленькие, не то что сейчас. Видим, во дворе две женщины – молодая и постарше, с ними трое ребятишек, которые смотрят на нас, удивляются. Они что-то говорят, мы, конечно, не понимаем, стоим, оторваться от запаха не можем. Вдруг молодая идет к нам с блюдом, полным пирожков, и нам протягивает. И тут одна наша девчонка как закричит: «Вам сказали у них не брать, могут отравить, воду из колодцев не пить!» Я говорю: «Дура ты, они себе напекли в дорогу и нам, чужим детям, отдают!» Не могу спокойно рассказывать, комок в горле…
И вот мы пошли их провожать. В памяти осталась картина – открытая баржа с детьми и женщинами посреди реки. А на берегу мы – дети и собаки, целая стая собак собралась у этой баржи, и как же они выли и метались, берег нюхали, хозяев ждали, которых отсюда увезли. Долго их вой стоял в поселке. Коровы неприкаянные ходили с тяжелым выменем. И вот одна русская воспитательница научила нас доить, и я доила тоже. Помню свою первую корову – полвед ра молока ушло в землю, я от горя так плакала…
В общем, у нас появилось молоко. Страна голодала, а у нас молоко рекой лилось. Им-то, ссыльным, ничего не разрешалось брать, как нам рассказали, кроме одной вареной курицы на семью. Мы ходили по этим чистеньким домикам, где висели красивые открытки немецкие. Все кровати были аккуратно застелены, как будто хозяева ненадолго вышли. Надеялись, наверное, скоро вернуться. Амбары полные, и на огородах видно, что до последнего шла работа. Был сентябрь, и этот урожай нас кормил. Помню, как на огороды бегали. Вот идем, берем арбуз, разбиваем, мякоть из середины съедаем, следующий берем, разбиваем, сердцевину съедаем и дыню так же…
Потом эвакуированные и беженцы устраивались в этих пустующих домах.
А мы занимали казарму на окраине Куккуса – все солдаты на фронте. Но нас было много, мы «валетом» спали по двое на узких железных кроватях, которые шли в два этажа.
