Владилен Орлов - Судьба артиллерийского разведчика. Дивизия прорыва. От Белоруссии до Эльбы
Огромное впечатление на всех произвела песня Александрова «Священная война», исполненная на Белорусском вокзале при отправке частей на фронт. До сих пор она вызывает какой-то трепет, а тогда это был мощный набат, поднимающий людей, вселяющий надежду и уверенность в победе. Уж больно точные слова, музыка, ритм, прямо в сердце!
Общий подъем на борьбу с фашистами был колоссальный! Очереди добровольцев в военкоматах, быстрый переход всех предприятий на военную продукцию. Наплыв неработающих женщин, а позднее и подростков на предприятия. Как-то, идя в школу на дежурство, повстречал наших 10-классников, в основном активных комсомольцев. Все в новенькой военной форме, торопились забежать домой и потом обратно на курсы, кажется младших командиров. Сказали, что скоро идут на фронт, дадим прикурить фашистам, еще что-то бодрое и убежали. Больше их не видел, почти все вскоре погибли.
С первых дней войны возник вопрос: а где Сталин, почему молчит? Негоже так поступать вождю! Должен же выступить и разъяснить: почему отступаем и что делать дальше. У меня и у некоторых друзей даже появилось ощущение, что здесь что-то неладно, не растерялся ли он, может, допустил серьезный просчет? Впрочем, свалившиеся заботы отодвинули эти мысли на второй план. Следует отметить, что после 22 июня, через день или через несколько дней, по радио и в «Правде» сообщили, что выступил премьер Великобритании Черчилль и предложил нам всяческую поддержку, в том числе военную. Это выступление Черчилля, которого все время поносили, как «злейшего врага советской власти» (так, впрочем, оно и было), вселили надежду, что мы не одиноки, что нам помогут, что объективно мы наверняка станем союзниками (общий враг!), а это уже шаг к победе. Вот Черчилль выступил, а наш Сталин молчит! Наконец, 3 июля он произнес свою прочувствованную и, как всегда, ясную и деловую речь, отметив коварство, неспровоцированность и внезапность нападения. Потребовал организации «на временно оставляемой территории» поголовной эвакуации предприятий, оборудования, транспорта, скота… Призвал к политике «выжженной земли» при отступлении, организации партизанского движения… Стало понятно, сколько мы потеряли территории, но появилась уверенность, что скоро наступит перелом. Правда, точил меня и многих червячок: что-то вы, Правители, прошляпили, какая внезапность? Все говорило, что война не за горами, а коварство у фашистов в крови! Как они захватывали малые страны Данию, Норвегию и другие, нарушив все договоренности и обещания, не говоря уже о нарушении Мюнхенских соглашений по Чехословакии. Однако дальнейшие события заглушили эти мысли, не до них тогда было.
Через неделю или чуть больше, придя в школу, мы обнаружили, что она отдана под госпиталь и нам там делать нечего. На этом наше «управление» школой закончилось. Но нас поджидали из райкома ВЛКСМ и предложили пойти на призывной пункт в одну из школ на Дорогомиловке в качестве помощников, точнее рассыльных.
Утро. Собрались мы в райкоме комсомола и командой человек 10 (из наших Неля, Валька Митрофанов, Шибаев, еще кто-то; остальные из других школ). Пошли на призывной пункт в одной из школ, где-то в переулках у Дорогомиловской улицы. Перед школой уже толпа провожающих. Подходят призывники с котомками, чемоданчиками, рюкзаками, прощаются с провожающими и исчезают в дверях школы, многие навсегда, хотя это «навсегда» еще плохо осознается. Тревожные лица женщин, немного детишек. Все смотрят в окна. Оттуда машут и что-то кричат. Кому-то отвечают из толпы. Никто из провожающих не расходится, несмотря на увещевания комендантской команды. Все ждут, когда выйдет маршевая команда и еще раз можно увидеть и проводить родных или близких. Ведущий нашей команды предъявил бумажки, и часовой пропустил нас в школу, теперь здесь призывной пункт. Распределили по бывшим классам, где формировались маршевые команды в армию. Каждому дали № команды. Наша задача передавать записки и передачи призывникам от провожающих и обратно. Вышли на улицу и стали принимать записки и передачи в «свою» команду. Нам называют фамилии, приметы. Тщательно записываем и бегом в школу. В классах вынесена вся мебель, несколько лавок, на полу бумажки и обрывки газет. Из «моего» класса команда только что ушла, а новая еще не сформировалась. Только один мужчина, лет 30–35, задержался и спешно упаковывает вещмешок. Кому передать записку и передачу? Обратился к мужчине. Он машет рукой «это не мне» и выбегает догонять команду, которая уже построилась во дворе школы. Я за ним и кому-то в строю все отдал. Раздалась команда, открылись ворота, и строй двинулся на улицу. Провожающая толпа кинулась к строю. Окликают своих, последние напутствия, кто-то навзрыд плачет. Вернулся в школу. Там царит порядок. Динамики почти непрерывно извещают призывников, где можно срочно починить обувь, подлатать одежду, побриться, навести справки, зарегистрироваться. Передаются различные объявления. Играет музыка, в основном марши. Прибывают новые призывники, быстро формируются команды и вскоре уходят в части. Большинство призывников озабоченно-бодрые. Обстановка уверенности, что все идет правильно. Панических настроений нет. В перерыв мы собрались перекусить в одной из комнат. К вечеру уходим усталые, но довольные, что чем-то помогли в общем деле.
Дома поговорили, что надо искать работу. Уже ввели карточки на продукты (заверения завмага в первый день войны не сбылись!): больше рабочим, поменьше служащим и еще меньше иждивенцам.
Утром я поехал устраиваться на авиационный завод на Большой Дорогомиловской улице (сейчас Кутузовский проспект, около метро «Кутузовская»). В отделе кадров очередь женщин перед окошком. Мужчин, в основном пожилых, единицы. Подошел к окошку, подал справку об окончании 8 классов, комсомольский билет, т. е. все мои наличные документы на тот час. Спросили паспорт. «Я еще не получал, мне нет еще 16, только в сентябре получу». Из окошка ответ: «Иди, парень, домой, пока без паспорта не принимаем». Уговоры не помогли, и я вернулся домой. Тогда мама, придя с работы, позвонила своему брату — моему дяде. Он обещал все устроить. Через пару дней дядя сообщил, что договорился через знакомого о приеме меня учеником слесаря на фабрику звукозаписи. Она недалеко от дома, на Малой Никитской улице, можно ходить пешком. «Получишь рабочую карточку! Вот тебе телефон…», и он назвал, кому и когда звонить.
На другой день утром я взял справку из домоуправления, комсомольский билет, аттестат за 7-й класс, справку об окончании 8-го класса, бутерброды на обед и пошел на фабрику.
20–25 минут ходу по так мне знакомым переулкам между Арбатом и Малой Никитской, и я уже у новенького, недавно построенного 7-этажного здания фабрики. Удобный маршрут! Да и фабрика не походила на скучное производственное здание. Подъезд и небольшой холл на входе с барьером вместо проходной скорее напоминали вход в кинотеатр, а вахтерша — билетершу.
