Ирвинг Стоун - Страсти ума, или Жизнь Фрейда
С тем же чувством радости, с каким сбегал вниз по лестнице своего дома, он поднялся на второй этаж. Еще не было восьми часов, но лаборатории деловито шумели. Шагая по коридору, окна которого выходили во двор, он прошел мимо комнаты, отведенной ему вместе с химиком и двумя физиологами из Германии. В следующем поме–щении находилась небольшая лаборатория, в которой J работали помощники профессора Эрнст Флейшль и Зигмунд Экснер, выходцы из титулованных австрийских семейств. В угловом помещении здания располагался мозговой и нервный центры института – бюро, рабочий кабинет, лаборатория и библиотека профессора Брюкке.
Все двери были открыты. Заглянув в комнату Экснера и Флейшля, он ощутил резкий запах электрических батарей и химикалий, используемых для изготовления анатомических образцов, запах, который еще два дня назад, когда он не прикоснулся своим лицом к волосам Марты в саду в Медлинге, казался ему самым приятным на свете. Помещение было разделено точно пополам, так что рабочий стол каждого занимал всю стену. Хотя Экснеру было всего тридцать шесть лет, он явно лысел, а его неухоженная борода стала косматой. Экснер был начисто лишен чувства юмора. В университете острили, что каждый Экснер должен стать профессором университета, а один шутник перефразировал это так: «Каждый профессор университета должен стать Экснером».
Комнату загромождали две сложные машины: одна – изобретенный Экснером «нейроамебометр» – металлическая полоса, совершавшая тысячу колебаний в секунду, использовалась для замера времени реакции человеческого мозга, другая, созданная Флейшлем, – для новаторской работы по локализации нервных центров в мозгу.
Зигмунд наблюдал с признательностью, как трудилась эта пара. Экснер был его учителем в медицинской физиологии и физиологии органов чувств, а Флейшль – в общей физиологии и высшей математике. Трудно было бы найти более противоположные натуры. Экснер происходил из богатой семьи, давно пустившей корни в придворной жизни Австро–Венгерской империи. Он проявил себя блестящим экспериментатором и администратором и мечтал после ухода в отставку профессора Брюкке стать полным профессором и директором Института физиологии. По мнению Зигмунда, его лицо с задумчивыми серыми глазами, над которыми нависали тяжелые веки, было не лишено привлекательности.
Семья Флейшль была столь же старинной и богатой, как и семья Экснер, но она давно посвятила себя венскому миру искусства, музыки и театра, возможно самому вдохновенному в Европе с его сильной оперой, филармоническими и симфоническими оркестрами и театрами с богатым национальным репертуаром. Вена славилась композиторами и драматургами, ее концертные залы и театры всегда были переполнены. Флейшль был красивым мужчиной с темными густыми волосами, тщательно ухоженной бородкой, высоким выпуклым лбом, скульптурным носом, чувственным живым ртом; он мог цитировать каламбуры на шести языках и уж конечно был изысканно одет, когда появлялся около оперного театра в воскресенье утром. Его живой ум не обладал склонностью к администрированию, и поэтому он не был соперником Экснера в притязаниях на директорское кресло. Он отпускал непочтительные реплики по поводу помпезности габсбургского двора и особого характера венцев. Как–то раз он спросил Зигмунда:
– Знаешь ли ты историю о трех девушках? Первая стояла на мосту через Шпрее в Берлине. Полицейский спросил ее, что она собирается делать. Та ответила: «Прыгну в реку и утоплюсь». Полицейский замешкался, затем сказал: «Хорошо, но вы уверены, что уплатили все налоги?» Вторая девушка в Праге спрыгнула с моста во Влтаву, а когда упала в воду, стала кричать по–немецки: «Спасите! Спасите!» Полицейский подошел к перилам моста, посмотрел вниз и сказал: «Лучше научилась бы плавать, чем говорить по–немецки». Третья девушка в Вене собиралась броситься в Дунай. Полицейский обратился к ней: «Послушай, вода очень холодная. Если ты бросишься, я должен прыгнуть за тобой. Таков мой долг. Это значит, что мы оба простудимся и заболеем. Не лучше ли тебе пойти домой и там повеситься?»
Флейшлю крепко не повезло десять лет назад. Во время работы на трупе инфекция проникла в большой палец правой руки, и его пришлось частично ампутировать. Образовалась гранулированная ткань, известная в простонародье как «дикое мясо». Рана с трудом затягивалась, тонкая кожица лопалась, вызывая изъязвление. Профессору Бильроту приходилось оперировать его по меньшей мере дважды в год; хирургическое вмешательство, затрагивавшее нервные клетки, усугубляло страдания Флейшля. По ночам его мучила боль, но никто не подумал бы об этом в рабочее время, настолько сосредоточенно экспериментировал он со слепками мозга человека, попавшего в аварию, пытаясь найти связь травмированных участков с функциональными нарушениями: потерей речи, слепотой, параличом мускулов лица.
Флейшль первым заметил Зигмунда в дверях, и его лицо озарила улыбка. Зигмунд входил в круг его самых близких друзей. Он провел в его доме много ночей, стараясь отвлечь Флейшля от изнуряющей боли в правой руке.
– Господин Фрейд, как понимать ваш приход на работу с таким запозданием?
Услышав шутку, Экснер поднял голову и заметил:
– Флейшль в плохом настроении с самого утра, потому что в госпиталь не поступило ни одного воскресного скалолаза с разбитой головой.
Флейшль сказал Зигмунду с насмешливой серьезностью:
– Как я могу определить, какая крошечная частица мозга профессора Экснера рождает хилые шутки, если мне в руки не попадет травмированный мозг напыщенного юмориста?
– Успокойся, Эрнст, – ответил Зигмунд. – Я попрошу профессора Брюкке принять судьбоносное для меня решение. Если не преуспею, то брошусь головой вниз с горы Леопольдсберг… предварительно положив в свой карман твое имя и адрес.
4
Он постучал о косяк двери и вошел в комнату.
– Здравствуйте!
– Здравствуйте!
– Господин профессор Брюкке, могу ли поговорить с вами с глазу на глаз?
– Разумеется, коллега.
Приятная дрожь пробежала по телу Зигмунда: Брюкке назвал его коллегой. Такое случилось лишь однажды, когда профессор был приятно поражен работой Зигмунда, занимавшегося исследованием центральной нервной системы высшего позвоночного. Это обращение являлось лучшей похвалой главы института в адрес ассистента, зарабатывающего всего несколько крейцеров в день.
Два студента, сидевщие на противоположном конце заставленного рабочего стола Брюкке, собрали свои бумаги. Иосиф Панет, небольшой столик которого стоял под окном, откуда открывался вид на холм Берггассе (за этим столиком Зигмунд сам проработал целый год), подмигнул Зигмунду и вышел из комнаты. Панет был на год моложе Фрейда и два года назад получил диплом доктора медицины. Он поддерживал дружбу с Зигмундом, единственным из их круга не знавшим о том, что Панет стал наследником значительной части семейного богатства. Это обстоятельство ставило его в неловкое положение среди малосостоятельных студентов, его друзей, и посему он ходил в потертой одежде, а когда группа собиралась в кофейне для беседы и шуток, столь дорогих сердцу студентов, заказывал самую маленькую чашечку кофе и простой кекс.
