Галина Сафонова-Пирус - Блюзы памяти. Рассказы, эссе, миниатюры
– Это я из-за неё… из-за этой прелестной и единственной, чуть не опоздала. – Я удивлённо взглянула, а она поспешила пролить свет: – Понимаете, все вазочки были одинаковые и я не сразу могла выбрать вот такую, с пупочкой.
– Лана, ну какая еще пупочка?
– А вот такая… Видите? – И, проведя пальчиком по тёмному ободку, погладила на светлом поле вазочки капельку стёкшей краски. – Правда, как пупочек?
Котик мой приёмный, ну что было ответить?.. Вот и я не ответила… правда, тоже погладила капельку-пупочку, а потом налила воды в «единственную», опустила в неё веточку гвоздики и сказала:
– Пожалуй, так она красивей будет… да еще с пупочком!
Но нет, хватит прорисовывать образ Ланы, – для карандашного, а, вернее, для словесного наброска и этого достаточно, – хочу теперь вот о чём… а, вернее, о ком.
Появился у нас вскоре и новый помощник режиссера, Серёжа Филатов и, кстати, в том самом свитере, который тогда вязала Лана. Да-да, значит, связывала их живая ниточка, да они и сами были похожи… нет, не внешне, а по мироощущениям. И о Серёжке помню больше, чем о Лане потому, что был он ну очень интересный паренёк: лицо почти всегда напряженное, взгляд беспокойный, а порой и лихорадочный, и похож… похож был на красивого щенка-подростка. Когда представили его на летучке, то как-то сразу подумалось: ну вот, подходящая пара для Ланы… и еще одна моя головная боль. В чём вскоре и убедилась.
А вот так… В студии – репетиция с танцевальным ансамблем, я – за пультом, Сережа – в наушниках у пюпитра, и вдруг по тихой связи слышу:
– Не бродить, не мять в кустах багряных лебеды и не искать следа…
– Сережа, при чём тут Есенин12… под эту залихватскую музыку? – Взглянул в мою сторону, но продолжил: – Со снопом волос твоих овсяных отоснилась ты мне навсегда…
Спустилась к нему в студию, а он:
– А чего ж они с такой ерундой приехали! – И подошел к танцмейстеру: – Что же вы такую чепуху показываете?
Тот, конечно, набычился и даже покраснел:
– Молодой человек, нехорошо вот так…
А Сережа, нисколько не смутившись:
– Почему ж нехорошо? А если я так думаю.
Вот таким курьёзным парнем оказался мой новый помощник.
А что потом… Потом нагрянули вот такие события: приехала я на работу, иду по двору телецентра, а он орёт, как оглашенный!
Да не Сережа, а котёнок, вроде тебя. И орёт, паршивец, словно его четвертуют! И кто его только подкинул к нам во двор?.. или перебросил через забор белокаменный? Длинноногий, лохматый, тощий. Взяла, принесла в кабинет, отдала ему колбасу со своего бутерброда, он её тут же слопал, а потом свернулся калачиком под батареей и сладко задремал. Но вошёл директор телецентра и сразу ощетинился: откуда, мол, животное?.. чей, мол, зверь?.. да разве не знаете, что на телецентре не должно быть животных, а то залезут в аппаратуру и замыкание произойдёт! Что было делать? Успокоила его: не успеет, мол, эта зверушка замкнуть вашу аппаратуру, унесу с собой… хотя дома уже и жил такой же, с троллейбусной остановки подобранный. Но тут вошла Лана:
– Ой, какой хорошенький! Ой, какая прелесть! – залепетала, позабыв о фотографиях, которые надо было вставить в паспарту.
– Ланочка, ну и возьми его себе, а то директор…
– А что, можно? – вспыхнула румянцем.
– Ну, конечно, – обрадовалась я и даже на радостях взялась советовать: – А назови его Васей.
– А Вася у меня уже есть, – всё так же мурлыкала моя ассистентка.
– Ну, тогда Васядва…
– И Васядва есть, и Васятри, – рассмеялась.
– Ланочка, радость моя, и сколько ж на сей день у тебя Васей?
– Восемь, – вроде бы чуть и смутилась, приглушив своё мурлыканье.
– Ну что ж… – рассудила я трезво: – В такой многолюд… многокошачьей компании одним Васей меньше, одним больше…
И после передачи сунула Лана мою длинноногую находку за пазуху и увезла домой.
Все ли события? О, нет, мой бело-пушистый, то были лишь цветочки, а ягодки покатились… точно и не помню, но, кажется через неделю. Приближался Первомай и, как всегда, на наших студийных мониторах замелькали упитанные розовощекие партийные товарищи, призывающие вдохновляющими речами тружеников городов и весей к новым трудовым свершениям. В этот день попался и мне такой «товарищ». Ну, выдала пламенную речь первого секретаря Обкома комсомола прямым эфиром, спускаюсь с пульта и вижу: стоит перед ним взволнованный Сережа и что-то горячо говорит ему, а у того глаза!.. словно привидение увидел. Но к собеседникам уже спешит мой начальник, берёт секретаря под ручку и тихо, но настойчиво уводит.
– Серё-ёженька, – подхожу к своему распалённому ассистенту, – ты что?.. и ему читал Сергея Есенина?
Но оказалось, что подошёл Серёжа к главному комсомольцу области и сказал: «Что же вы врете! Только что сказали людям, что поголовье скота в колхозах растёт и увеличивается, а на самом деле коровы, телята, барашки и лошади там от голода умирают». А об этой многолетней и горестной пагубе рассказал недавно вернувшийся из командировки редактор наших «Новостей», но мы то уже привыкли к таким реалиям, а Сережа… Он же так любил лошадей! Вот и решил по случаю – главному, о том, что те, мол, «умирают».
А что потом… Я-то думала, что мой начальник, который и сам сомневался в «достижениях и очередных победах партии» пожурит Сережу, – ну, что ж ты, мол… не надо бы, мол… знай, с кем можно, а с кем… – да и всё. Ан, нет. Когда я вышла после недельного бюллетеня, то Сережи больше не увидела. Уволили. Из самого Обкома партии позвонили и приструнили начальника: в идеологической организации!.. и держите таких!?
Не встретила и Ланы, ибо подала та заявление «по собственному желанию» и его… ну, конечно же!.. тут же подмахнули, – уж очень часто жаловались мои коллеги на рассеянность ассистента Ланы Ленок, которая теперь и потянулась за связанным с ней «живою ниточкой» Сережей.
Ну что, молчальник, не устал от моих реминисценций? Нет, конечно, ведь ты же… А, впрочем, вот ведь как интересно получается: хоть ты и не живой, а чувствования и ощущения всколыхнул что ни-на-есть самые живые.
Живые ощущения, живые чувства, а вот Лана… Как-то встретила коллегу, а он и рассказал: к тому времени колония её спасённых кошек выросла аж до семнадцати, а жила она с матерью в однокомнатной квартире, и можешь себе представить, что в ней творилось?
Ну, конечно, ты не можешь, а вот я… Вначале мать почти безропотно сносила сердобольные увлечения любимой и единственной доченьки, варила лохматым пшенную кашу с килькой, но, когда нагрянула её сестра!.. Только на один день Лана уехала в командировку, но тётке и его хватило, чтобы позвонить куда надо. И приехали откуда надо. И отловили всех постояльцев, и увезли куда-то, а когда Лана возвратилась… Несколько дней разыскивала своих подопечных, а потом слегла с высокой температурой и умерла.
Нет, не знал коллега… да и я не знаю: только ли исчезнувшие кошки были тому причиной? Но одно я постигла, дружок, вглядываясь в свои жизненные наблюдения: таких человечков с оголёнными, незащищенными душами, в «коллективах» почему-то зачастую пощипывают и понемножку, и очень, вот и Лану…
Помню и еще одну… Приехала раз на сессию в Ленинград, группу поселили в школьном классе, а в ней и оказалась такая же Лана. Вот и стали её пощипывать, хотя и бегала для всех за батонами, молоком и каждый день подметала пол. Пришлось взять под крылышко…
Да нет, не столь это обременительно, но… Как тебе сказать? Такие прирастают, не отходят и подчас становится с ними томительно. А еще, видя их вот такую расслабленность на грани прострации, порою и самой хочется…
О нет, самой не пришлось, такая роскошь не для меня. Ну, как могла позволить себе быть слабой, когда почти каждый день – моя любимая, но сумасшедшая работа, рядом – дети, муж, в очередной раз томящийся без работы из-за вечных конфликтов с партийными «товарищами», да еще так называемая дача с подрастающими овощами, а в сорока километрах – старенькая мама с братом, и надо ездить к ним на выходные, помогать… Вот и приходилось быть сильной.
Но что-то отвлеклась я от рассказа, а надо заканчивать. И закончу вот этими записями из дневника той поры, слушай:
«У Сережки слабейшие нервы. Не могу видеть его лихорадочных движений, воспаленного взгляда, – хочется обнять и, напевая что-то светлое и ласковое, навевать забвение. Яркий, колеблющийся от малейшего ветерка, огонек, светлый луч…»
«Во время упадка духа надо обращаться с собой, как с больным и, главное – ничего не предпринимать» – советует Лев Николаевич Толстой13. Хорошо, прислушаюсь к совету классика.
И уже смотрю на черного плюшевого кота, который стоит на приемнике: один ус – вверх, другой – вниз, зеленые глаза и хвост – в стороны. А подарил его Сережка со словами: «Не давайте никому… – и чуть дрожащей рукой протянул мне. – Он потеряет тогда свою магическую силу». Милый Сережка! Ты и сам, как этот ершистый кот, но… Но для меня – словно свежий ветерок в душный полдень, и в меня из тебя вливается свет… кажется, так у Андрея Вознесенского14?
