KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Документальные книги » Биографии и Мемуары » Олег Рогозовский - Записки ящикового еврея. Книга первая: Из Ленинграда до Ленинграда

Олег Рогозовский - Записки ящикового еврея. Книга первая: Из Ленинграда до Ленинграда

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Олег Рогозовский, "Записки ящикового еврея. Книга первая: Из Ленинграда до Ленинграда" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Невозможность выполнить что-нибудь обещанное осталась до седых волос причиной беспокойства, а иногда и стресса. Но пришло и понимание, тогда еще словесно не сформулированное: ты можешь быть гораздо хуже «внутри», но этого никто не должен видеть (или слышать). Жаль, что с такими понятными случаями и возможностью их своевременного осмысления встречаться в жизни приходилось редко. А «Писем к сыну» лорд Честерфильд мне не писал. «Письма» в Киеве я даже купить не мог.

Что же касается слов, то их происхождение постепенно раскрывается и никакие татары, как и прочие нации (у которых эти слова являются литературными), тут не причем. Одна ученая дама (еще до своей докторской диссертации) открыла, что та самая трехбуквенная писька произошла от повелительной формы старославянского глагола, хорошо понятного украинцам: заховай – захуй. А слово это обозначает «спрячь» – в те времена мужские портки были с прорехой, но без пуговиц. А вот то, что нужно было спрятать, шло без приставки за и состояло из трех букв. Вот и просили мужиков привести себя в порядок.

Действие сложноподчиненных предложений на лошадей с использованием мата мне пришлось увидеть под Ленинградом пятнадцать лет спустя, когда наш курс послали на картошку. Студентка кафедры теплофизики Люся Трумм, по виду и фамилии прибалтийская баронесса, попросилась управлять конягой, отвозившей картошку с поля. Ей рассказали, что вообще-то лошадь послушная, но перед горкой на пути с поля останавливается и без дрына и мата (точно воспроизведенного бригадиром) дальше не идет. «Что Вы говорите, вы просто не умеете обращаться с лошадьми», сказала «баронесса». Дрын ей на всякий случай положили. Не замеченные в трудовом энтузиазме студенты в первый же ее приезд перевыполнили норму, и, пока четверо загружали телегу доверху, остальные (почти все мальчишки, включая ее почитателей) побежали к горке и спрятались в кустах. До горки лошадка дошла бодрым шагом, а потом прочно остановилась. Люся пробовала ее уговорить, понукала, потом тронула дрыном. Тщетно. Тогда она, оглянувшись вокруг, сказала заветные слова. Никакого эффекта. Люся заплакала. Погоревав еще немного и помня, что нельзя подводить коллектив, оглянувшись еще раз, прокричала в полный голос магические слова и огрела дрыном конягу. И, о чудо, кляча пошла и довольно резво. В кустах все давились от смеха, но публика была интеллигентная и зажимала рты, чтобы баронесса не услыхала хохота. (Позже я прочел похожий случай у Дины Рубиной, рассказанный ею с чужих слов).

Возвращаясь к Вологде, вспоминаю, что мое дошкольное воспитание – детский сад – закончилось довольно быстро и тоже не без влияния великого и могучего в его не везде произносимой версии. В садик меня отдали в четыре года под именем Олег Попов – по справке с работы мамы (она оставалась на своей девичьей фамилии). В группе заправляли девчонки. Самая симпатичная, блондинка с голубыми глазами, украшала какую-то красивую звезду блестками. Когда она отвлеклась, я вежливо попросил:

– Можно я потрогаю звезду?

– Звезду? Вот щас как звездану!

– Не понимаю, я же только посмотреть…

– Он не понимает, – сказала другая.

– Вот щас как п. дану!

И я был раздавлен. О своем позоре я никому не рассказывал, но дома как-то узнали и решили меня в садик больше не водить.

Через шестьдесят лет, в поисках перехода в Заречье через речку Вологду, мы с вологодским профессором Виктором Шульманом, киевским приятелем сестры Тани, вступили на Красный мост, который был в несколько раз уже и ниже, чем в детстве. На мосту стояли две девицы. Симпатичные. Встретили они нас вопросом: «Ну что, мальчики, трахнемся?». (Они употребили более привычный глагол). Шестидесятилетние мальчики вежливо отказались и прошли мимо. У высокой и красивой блондинки, по виду внучки той самой из детского сада, под глазом светился большой фонарь. Это уже традиция, подумал я о более чем непринужденном поведении вологжанок. Еще раньше Витя меня специально предупреждал, чтобы вечером в гостиничном ресторане я бы с дамами не пил – клофелинщицы[23], пояснял Витя.



Андрей, еще курсант артиллерийского училища


Помню, как в Вологду по дороге из Хабаровска в Мурманск приехал мамин брат Андрей – единственный мой родной дядя. Он был артиллерийским офицером и носил длинную шашку с колесиком на конце. Мои акции у дворовой ребятни сильно повысились – я имел возможность показываться с шашкой хотя бы в окне. Мальчишки во дворе к малышне относились хорошо. Два трехэтажных деревянных дома по улице Некрасова в заречной части города заселены были, кроме местных служащих, еще и «выковыренными» ленинградцами.

Кроме прыжков в снег с крыши двухэтажного сарая, игр (боев) в снежки, были еще и катания: на лыжах – их я только пробовал – и на санках.

Однажды, уже накатавшись, я лежал на спине на санках и просто смотрел вверх в безоблачное небо. И вдруг, высоко в небе я увидел самолет. И даже кресты на нем. Но это были не фашистские, а другие кресты, ну уж никак не звезды. Я тут же рассказал об этом всем, кому мог. Никто мне не верил. Недавно я нашел подтверждение виденному тогда. Немцы могли летать над Вологдой, когда хотели, и, несмотря на два сбитых в Вологодском районе самолета (один из них сбил легендарный Султан Амет-Хан[24]), вологодская ПВО не представляла для них опасности. Вологду не бомбили – жалели бомбы, тем более на Заречье. Позже фронт отодвинулся, но светомаскировку сняли только в конце 44-го – начале 45-го года.

В 1943 году мамину работу заметили, и ее перевели начальником производственного сектора отдела транспорта облисполкома. Исполком находился в центре Вологды, от нас за рекой, в одном из немногих многоэтажных домов. Их и сейчас там не так много. Мама несколько раз меня туда водила. Через речку мы переходили по Красному мосту. И вот я, посчитав, что уже достаточно взрослый и самостоятельный (мне уже было пять лет) пошел сам к маме на работу. Думаю, что это было после слов бубы – вот мама придет и решит, можно ли тебе это… Чем было «это», я не помню, но ждать решений я уже и тогда не любил. В облисполком я дошел без приключений, там мамы не оказалось, и я пошел обратно. Вот тут и начались приключения. Я пошел обратно, но Красного моста на том же месте не было. Мост был зеленый. Когда его перекрасили, я не знаю, скорее в начале войны, но называли-то его попрежнему Красным. Пройдя вниз и вверх по речке и не найдя красного моста, я заревел. Подошли добрые люди, спросили, в чем дело. Посмеялись, объяснили, что мост (деревянный, покрашенный в зеленую краску) уже давно такой. Я никак не мог понять взрослых. Почему же он тогда называется Красным? Взрослые не видели здесь беды. Давно уже все привыкли, что называется так, а на самом деле все иначе. А я еще был мал – не понимал. Еще долго сила слова была для меня не менее (а иногда и более) важной, чем действительность. Так как я знал, где мы живем – на улице Некрасова, дом 36, то нашлась женщина, жившая поблизости; она перевела меня через мост и довела до дома. Скорее всего, мост был перекрашен с целью маскировки, а может быть, из-за недостатка красной краски – шла война и всего не хватало.

В отличие от садика, во дворе знали мою фамилию и не один раз прибегали с поздравлениями – вашего папу наградили – передавали по радио! Речь шла, конечно, о генерале, потом маршале Рокоссовском. Значит, уже был близок конец войны. По радио слушали уже не только сводки, но и участившиеся приказы о салютах и награждениях.

Хорошо помню свой тогдашний вопрос: «А кто главнее, Сталин или Верховный Совет?». Взрослые как-то смущались и не знали, что мне, пятилетнему, ответить. Тогда я, удивленный их «недогадливостью», объяснял: «Конечно, Верховный Совет. Ведь это он награждает Сталина, а не наоборот!».

Дня победы все ждали с нетерпением, а я еще и с некоторой тревогой. Подаренные кем-то шоколадные конфеты (в кульке!) были отложены на этот день. Одну конфету дали мне попробовать. Было сладко, но вкуса я не разобрал. Кулек подвесили под потолок, откуда я, маленький не мог их достать. Победа все не наступала. А распознать вкус хотелось. В редкие моменты, когда бубы не было дома, я подставлял стол к стенке, ставил на него табурет, на табурет скамеечку и дотягивался до кулька. Чтобы никто не заметил убыли, я решил аккуратно, как бобёр, передними зубами отъедать самый кончик конфеты. Увы, они оказались с розовой помадкой! Я надеялся, что остальные будут с темной и ничего заметно не будет. К сожалению, они продолжали оставаться с розовой. Не мог сообразить, что было бы не так заметно, если съесть целиком (понемногу) одну конфету, а не отъедать кончики у многих. И вот приходит ночь Победы. Все уже знали, что она уже свершилась, но сообщение не поступало до утра – Сталин спал – к тому же он потребовал, чтобы Жуков подписал еще один, «наш», Договор о капитуляции. Утром объявили, наконец, о Ней. И на столы выставили все, что было в «загашниках»[25], в том числе и злополучные конфеты.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*