Дмитрий Петров - Аксенов
Когда он вернулся домой, старшие дети спали. Только маленький Вася никак не хотел засыпать без мамули. Его с трудом уложили, сказав, что она в командировке.
Павел позвонил Веверсу. Спросил: что вы сделали с Гинзбург?
— Она у нас, — загремел раскатистый и самодовольный голос.
— Это что, всерьез и надолго?
— А это уж как получится! — услышал он в ответ.
В ту же ночь пришли с обыском. Оперативную группу возглавлял хорошо знакомый телохранитель председателя предсовнаркома Татарии Кияма Абрамова[7] лейтенант НКВД Зотов. Он не стал обыскивать детскую, но в других комнатах изъял книги и документы. В том числе — брошюру, изданную ЦК «не для печати», с письмами Ленина Троцкому по поводу волнений в Грузии в 1922 году. В них Ленин настаивал на отстранении Сталина от подавления беспорядков, объясняя, что тот «относится к категории поваров, способных готовить только ОСТРЫЕ БЛЮДА, и что может принести неисчислимые бедствия»[8]. В четыре часа утра чекисты ушли.
Измотанный Павел Васильевич заснул, а утром его разбудил Вася… Сказал, что скучает по маме, а теперь идет гулять. Проводив сына и няню на улицу, Павел услышал звонок. Звонил Веверс. Он продиктовал список вещей и продуктов, которые можно передавать арестованной по мере необходимости. Павел Васильевич понял: это всерьез. Но — конечно же! — лишь до тех пор, пока не выяснится ошибка следственных органов.
Он не ведал, что арест жены — часть огромного плана. Знал об арестах, но был убежден, что сажают врагов, а если и ошибаются, то всё исправляют. Как-то в его дверь позвонила Роза — дочь наркома просвещения республики Исхака Рахматуллина. Не по-детски глядя в глаза, сказала:
— Ночью арестовали и увезли в тюрьму моих папу и маму.
«Удивительное дело, — писал в мемуарах Павел Васильевич, — сообщение не произвело на меня должного впечатления. Я принял его как обыденный факт». «Что это было, — вопрошает он, — бессердечие, эгоизм… или действие защитных сил организма, начавших… подготовку моей собственной персоны к подобной участи?»
— Квартиру вашу, вероятно, отберут, — сказал Аксенов Розе, — оставайся у нас…
— Спасибо. Но я уже нашла себе квартиру. Буду жить у тети, — ответила двенадцатилетняя девочка и ушла, унося на плечах свою неизмеримую ношу…
Этот визит лишь побудил Павла Васильевича проявить толику сострадания и участия к дочери товарища (дочь за отца ведь не отвечает, не правда ли?), но не заставил его усомниться в справедливости самой репрессии. Не заставил испугаться за себя и близких.
Даже беседа с Лепой[9], шельмование на партактиве и отрешение от поста предгорсовета он не воспринял как предупреждение. Во всяком случае, на это нет указаний ни в воспоминаниях Павла Аксенова, ни его родственников. Он был убежден, что ему ничего не грозит. В этом мнении его утвердил и нарком внутренних дел республики Петр Рудь[10], принявший бывшего предгорсовета и уверивший его, что у НКВД нет претензий ни к его жене, ни к нему. Надежду дало приглашение в Москву на заседание ВЦИКа, участие в похоронах Серго Орджоникидзе, в торжествах в честь 17-й годовщины образования Татарской АССР, назначение начальником строительства Казанского оперного театра и предложение подписать Конституцию республики.
Лишь исключение из ВКП(б) поколебало уверенность в защищенности. В ответ на попытку оправдаться он услышал: «Ты, Аксенов, не на митинге, ораторствовать тебе не дадим. Положи билет на стол». Выйдя на воздух, он горько заплакал…
На заседании ВЦИКа Аксенов встретил своего друга и бывшего шефа, а ныне — «хозяина Восточной Сибири» Михаила Разумова. Тот зазвал его к себе в «Метрополь» — обедать. Налив две чашки водки, сказал: «Несчастье таких людей, как мы, в том, что невозможно спрятать себя, как иголку в мешке… А главное… — это семьи. Нам не следовало обзаводиться женами и, в особенности, детьми». Они выпили… и больше не виделись[11].
После этой встречи, по одной версии, Павел направился к бывшей жене Цецилии и попросил ее взять к себе Майю, а затем — в Ленинград к Дмитрию Федорову — первому мужу Евгении с предложением приютить Алешу; по другой версии — предложенной самой Майей Павловной, он послал телеграммы с просьбой взять детей. Их развезли. Больше они не встречались. Сына Васю, его няню и домработницу Павел Васильевич оставил у себя на улице Комлева.
И после исключения из партии он ходил на работу. Только с узелком — ждал ареста, который и последовал 7 июля 1937 года.
Страшно читать о пытках, которые вынес Павел Аксенов. Когда-то, на войне, он, комиссар, думал: если вдруг попадет в плен — выстоит ли в контрразведке «белых»? Теперь над ним глумились «красные», требуя оговорить себя и многих людей. Пытки голодом, бессонницей и током сменялись посулами; обещания — избиениями…
Это и их в том числе опишет его сын в романе «Ожог»: «Чепцов взял стул и присел к подследственному вплотную.
— Что, Саня, бьют? — тихо спросил он, внимательно вглядываясь в молодое лицо.
Гурченко открыл глаза, далекие и безжизненные, как весь северо-восток нашего континента, отрешенные от России и от Европы, забывшие Бога голубые свои глаза.
— Бьют, гражданин капитан, — прошептал он.
— Ну-ну, — сказал Чепцов, как бы ободряя, призывая вернуться к жизни, и — удивительно! — призыв был услышан измученным человеком, в глазах его плеснула… сумасшедшая надежда, и он… облизал губы и слабо кивнул в знак благодарности за сочувствие, которое… даже в такой малой дозе все-таки необходимо душе.
— А так не били? — спросил Чепцов и ударил Саню локтем в правый глаз. Гурченко упал набок вместе со стулом. Глазница его мигом заполнилась кровью.
— Нет, до вас так не били, гражданин капитан!»
Павел Васильевич терпел. Но настал момент, и он сдался…
История знает примеры стойкости перед лицом жестоких мучений. Но, как правило, тогда, когда мучают враги, а не «свои». Куда тяжелее сопротивляться, когда тебя топчут люди в форме со звездами, которые недавно носил ты сам. И принуждают тебя сознаться в том, чего ты не делал. Потому, что «так надо». Потому, что «требует партия», которой ты служил и в которую верил.
Павла Аксенова сломали. Он написал об этом в мемуарах. Написал, как отказ от показаний повлек тяжелые пытки — он обличал палачей, жаловался, за что был до полусмерти избит прокурором Егоровым и следователем Крохичевым. А показания остались в силе. Это повергало Павла в отчаяние.
Что может оживить измученного и отчаявшегося человека? Что может дать утешение томящемуся в застенке и мучимому укорами совести? Встреча с родными. Но может она и ослабить. Породить надежды на милость палачей, а то и упования на обретение свободы ценой оговора себя и других.
После очной ставки с теми, кого он якобы привлек к враждебной деятельности, Павла Васильевича доставили в уютный дворик, полный покоя, деревьев и цветов. Следователь оставил его на скамье, сказав, что скоро вернется. И тут появилась сестра Павла Ксения и — о боже, что за счастье! — Вася.
Павел Васильевич описывает свидание сдержанно, почти протокольно, но легко вообразить, что он пережил, встретив любимого сына, о котором знал, что его увезли из Казани: «Вася очень быстро сориентировался… Он бросился ко мне, вскарабкался на колени, обвил своими ручонками мою шею, прижимался, ласкался, целовал и непрерывно говорил: „Папа! Папа! Папа!..“ Видно, ему внушили ничего не спрашивать о маме и о моем возвращении домой. И Вася выдержал эту линию. Он продолжал целовать меня и не хотел уходить… Я видел настоящую заботу о своем племяннике Адриана[12] и Ксении, сумевших за короткое время победить рахит, нажитый Васей…
Мне было приятно, что он такой чистенький и ласковый, и чувство благодарности к брату и сестре охватывало всё мое существо. Я совсем не думал о будущем. Мгновения настоящего были так хороши!»
Свидание закончилось. Подследственный вернулся в камеру, а его сын — домой, разлученный с отцом на долгие годы…
Девятого ноября 1938 года в здании Верховного суда Тат АССР начался процесс. Открытый. Показательный. В качестве свидетелей по «делу Павла Аксенова и его группы» (забрали почти весь аппарат горсовета — зампреда Ковалева, главного инженера Баранникова, всего 11 сотрудников и депутатов) были вызваны 210 человек. Подсудимых защищали адвокаты, в числе которых был приглашенный Цецилией Петр Петрович Дивногорский.
На суде Павел Васильевич Аксенов отказался от показаний, данных под следствием. Судья укорил его: мол, вы же всё подписали, признали вражескую деятельность; как объяснить эти противоречия на предварительном и судебном следствиях?
— Мои показания — результат грубого принуждения! — заявил Аксенов.
