Борис Щербаков - В/ч №44708: Миссия Йемен
…Яркое, какое-то радиоактивное, солнце, высушенный пыльный воздух, и белые стены белых домов, мечетей, заборы тоже белые, все белое, даже машины. Машины яростно гудят, день и ночь, без перерыва на обед, без особого смысла, ибо дорогу все равно никто никому никогда не уступает, а движение повинуется некому высшему алгоритму, что помогает избегать неминуемых ежесекундных аварий — какафония стоит страшная, заснуть почти невозможно, только под наркозом. Но в 4.30 утра — первая утренняя молитва, обязательная, каждый день, а по праздникам еще и с бонус-треком на 30 лишних минут пения муэддина. Самое яркое впечатление о том времени, когда дом, где я временно жил, располагался в микрорайоне непосредственно под мечетью. Наверное, с той поры я такой и нервный.
До сих пор на губах ощущения первых заморских диковинных продуктов, невиданных в Москве соусов, стоит в носу запах йеменских денег, сладковатый и нечистый, запах дешевых поддельных парфюмов, коими обильно поливались местные жители в отсутствие, видно, достаточного количества чистой воды, — и сейчас нет, да услышишь этот запах в толпе, повернулся — ба! Здравствуй, молодость моя!. Но это все — бытовые зарисовки, кому это сейчас, в пору нашего капиталистического изобилия и разврата, интересно. Тогда было очень даже интересно, но, какова же была моя печаль, когда вдруг оказалось, что все эти первые впечатления могут в одночасье остаться и последними — так стали развиваться события в Счастливой Аравии осенью 1977 г.
Перевороты и политика
15 сентября 1977 г. я улетал в Йемен ночным рейсом «Аэрофлота», который летел с посадкой в Каире (до сих пор перед глазами ночные подсвеченные пирамиды, море Каирских огней, суровые автоматчики египетской армии, с которой мы вдруг раздружились, вокруг нашего самолета, севшего на дозаправку), улетал с перспективой ближайшей встречи с Родиной через год, когда положен будет отпуск. В общем, впереди — Вечность. Год — в масштабах моей жизни тогдашней, и в масштабах известного мне мира и времени — это Вечность.
… В конце сентября, когда уже были съедены переводческой прожорливой командой все расчетные запасы привезенного с Родины съестного и когда первые впечатления сформировались в ощущение дикой, но заграницы, со всеми вытекающими отсюда материальными фантазиями и планами, когда стал пополняться профессиональный словарь… произошел переворот. Мы еще ничего не успели понять, утром нас не сразу повезли на работу (консультировались с Посольством). В течение дня поступали всякие противоречивые тревожные сведения, в основном, слухи об убийстве Президента, им тогда был г-н Хамди, я даже портрета его не успел выучить… Говорят, группа военных устроила типичную кровавую разборку прямо в резиденции Хамди, были убиты из автоматов он, его брат и еще кто-то из тогдашнего руководства. В общем, переворот. И если с Хамди было все понятно, он советских специалистов привечал, используя нас как противовес усиливающемуся военному влиянию Юга, то с его преемником Гашми вопрос оставался открытым, ибо, по слухам (хотя что я тогда понимал), Гашми был насквозь просаудовец, и ими же, наверное, и поставлен, чтобы наше военно-техническое сотрудничество свести в могилу. Портрет Гашми нам тоже сразу не понравился. На нем он был с мелкими усиками, в фуражке с высокой тульей и вообще похож на Гитлера…
Вывод из такого поворота событий был один и тот неутешительный: не ровен час через неделю-две будет «дан приказ ему на Запад». Придется паковать чемоданы, облегченные за счет съеденного провианта, и назад — к березкам, к докторской колбасе по два двадцать и черному ржаному хлебу. «Родиной нас не испугать!» — говорили мы с долей горького сарказма, но втайне надеялись, что, авось, пронесет, что воды большой политики не смоют нас с йеменских горизонтов, и мы продолжим выполнение призрачного интернационального долга, оплачивающегося по фантастическим расценкам.
То, что расценки именно таковые, стало понятно еще до отлета в Сану. В приказе о постановке на денежное довольствие значилось, что получать я буду около 1400 йеменских риалов в месяц, что эквивалентно $30 CША, или по официальному курсу — около 1000 чеков Внешпосылторга, которые на тот момент без зазрения совести и в нарушение правил операций с ними легко и со свистом обменивались один к двум!!!! Базовая зарплата академика в 1977 г., если мне не изменяет память, составляла 600 руб. в месяц. Командир подводной лодки (атомной) получал со всеми надбавками 1500 р., члены Политбюро ЦК КПСС (если им вообще были нужны деньги), 2000 или 2500 руб. Военный переводчик в Сане — почти столько же!!! Напоминаю, что в СССР средняя зарплата инженера-внешторговца составляла примерно 150 руб. в месяц, а стоимость вожделенного автомобиля «Жигули» начиналась с 5600 руб…. Такая несуразица, неожиданная несправедливость, приятно ранила юную душу, но тем более отвратительной и несправедливой казалась мысль о возможном даже гипотетически свертывании военно-технического сотрудничества с Йеменской Арабской Республикой, только что сбросившей оковы империализма, ступившей на светлый путь… тьфу, это про Южный Йемен. Но все равно, обидно, согласитесь. Вполне реальная опасность прерывания командировки портила аппетит, который, как известно, приходит во время еды.
Несмотря на переворот, жизнь продолжалась. Все мы исправно ходили на работу в войска, кто куда, в зависимости от распределения. Я получил назначение в Центральный Военный Госпиталь г. Саны и с головой окунулся в мир касторки и йода, шприцов и белых халатов. Белый халат мне выдали сразу, и почти сразу «подсоветная сторона», т. е. коллеги-йеменцы, стали звать меня то ли в шутку, то ли всерьез «дуктур Бу-рис», с ударением на первом слоге.
…Утром прогремел далекий, глухой взрыв, задребезжали стекла, взлетели вороны с площади перед жилым домом. Это бывало и раньше, и я бы внимания не обратил на этот взрыв. Но что-то подсказывало, что в городе сегодня будет неспокойно: по центральным улицам выдвигались на полном ходу БТР-ы, усиленные посты появились на всех перекрестках, и к тому моменту, как я оказался в Госпитале на работе, гражданское движение в Сане практически прекратилось.
К тому моменту в среде йеменских санитаров, тем более военнослужащих-пациентов, мой авторитет был достаточно высок. Я был единственным переводчиком у Группы Советских Военных Врачей, принимал участие в операциях, «мылся», как говорят хирурги, сидел на амбулаторном приеме, участвовал в консилиумах, в общем, был свой. И этим был горд, хотя особо и не важничал. По долгу службы общение с поступающими больными часто начиналось именно с меня, если я попадался им первым на дороге. Так и в тот день, я к своему вящему неудовольствию увидел быстро приближающуюся ко мне группу солдат, но с автоматами, а ношение оружия в Госпитале было строжайше запрещено!!! Я уже собрался привычно прикрикнуть на них: «Так, ребята, в чем дело!!!», как увидел, что и на крышах Госпиталя свободно занимают свои места пулеметчики, снайперы и пр.
«Так. Это опять какая-то фигня в городе. Повременю с замечаниями, пожалуй», — подумал я, и, действительно, буквально через несколько минут в ворота Госпиталя влетело с полдюжины армейских машин, и охранники Президентской Гвардии вынесли из одной из них тело. Президента Гашми. «Срочно, в операционную!!» — скомандовал наш главный хирург полковник Николай Васильевич Гриценко, и — операционный блок был немедленно блокирован десятками до зубов вооруженных йеменцев. Оказалось, утренний взрыв был в Президентском Дворце, специальный посланник Южно-Йеменских лидеров, Али Насер Мухаммада и Фаттах Исмаила, привез Президенту Гашми, якобы, мирный план, и уходя из кабинета случайно оставил под его столом чемоданчик. Этот чемоданчик возьми да и взорвись через несколько минут, после того как Посланник вышел из дворца (что с ним было, я не знаю). Гашми взлетел на воздух, но был доставлен в Госпиталь, благо от него до Дворца — минуты 3 быстрой езды.
Через час с небольшим меня вызвали к операционной. Вышедший Николай Васильевич снимал перчатки и был возбужден:
— Боря, значит так, сейчас отсюда выйдешь, выбирайся из Госпиталя, за тобой вряд ли кто смотрит, мухой в Посольство, и доложи, что Гашми скончался на операционном столе. Диагноз — обширная баротравма внутренних органов, декомпрессия, несовместимая с жизнью… Операция результатов не дала.
Я, сохраняя спокойствие, вышел через центральные ворота, охранявшиеся группой спецназа, не привлекая внимания пошел по направлению к ближайшим лавкам, мало ли что нужно купить, сердце колотилось от осознания важности поставленной задачи. Это сейчас я понимаю, что вряд ли кому в мире, кроме сугубых специалистов-дипломатов, было особо интересно, кто на данный момент является Президентом Северного Йемена, и является ли вообще кто-то таковым. А тогда мне казалось, что я нахожусь в самом центре мирового Действа, в точке Первичного Взрыва Мировой политики, что от моего забега по Сане зависит если не судьба планеты, то уж Йемена точно. Через пару кварталов я побежал, оглядываясь на патрули, которым фигурка долговязого белого парня в йеменской форме без различий не показалась подозрительной, слава богу.
