Ю. Герасимов - Черкасов
Зархи и Хейфиц колебались. Они уже пробовали на Полежаева нескольких подходящих но возрасту довольно именитых актеров, но что-то, в каждом по-разному, их не устраивало. Черкасов настаивал на пробах. Его поддержал молодой режиссер Сергей Герасимов. Он видел готовые эпизоды «Петра I» с участием Черкасова и понял, что это актер огромных возможностей. К такой же мысли склонялся и Пиотровский. Начиная с тюзовских времен, он не выпускал Черкасова из поля зрения, не раз в своих печатных и устных выступлениях называл его актером новой, советской формации, не замыкающимся в кругу узкопрофессиональных интересов, обладающим широким общественно-политическим кругозором.
Но последнее слово оставалось за режиссерами — на них лежала самая большая ответственность за судьбу будущего фильма.
Если театральный режиссер может буквально накануне премьеры как-то исправить свою ошибку и хотя бы во время ночной генеральной репетиции заменить актера, то кинорежиссер хоть и не застрахован от ошибок, но не имеет на них права. Для него выбрать актера, тем более на главную роль, — значит окончательно и бесповоротно решить судьбу своего фильма.
В размышлениях о том, чтобы взять Черкасова на роль профессора Полежаева, режиссерам, видимо, труднее всего было преодолеть инерцию собственных, еще очень живых воспоминаний о Черкасове — Кольке Лошаке из «Горячих денечков». Конечно, они не могли не знать, что за два года, прошедшие со времени их последней совместной работы, Черкасов сыграл несколько ролей в кино и на сцене академического театра драмы. Но в сознании Зархи и Хейфица актер должен был с ходу перемахнуть огромное расстояние, отделяющее оболтуса и неуча Лошака от профессора Полежаева. Интересно, что даже сейчас, спустя более тридцати лет после съемок «Депутата Балтики», режиссер И. Хейфиц в воспоминаниях говорит о «парадоксальном скачке от молодого провинциального хвастуна и лентяя, двоечника и бабника к гениальному ученому, петербургскому интеллигенту, высоколобому старику», который совершил Черкасов.
Ничто не рождается на пустом месте. За два года, отделявшие «Горячие денечки» от «Депутата Балтики», Черкасов был Паганелем в «Детях капитана Гранта», Алексеем в «Петре I», Варлаамом, Крогстадом, Осипом на сцене академического театра драмы. «Парадоксального скачка» не было. Было стремительное, но последовательное восхождение. И именно это рождало в Черкасове уверенность, актерское предчувствие приближающейся «главной роли», которая даст выход накопившимся внутренним силам, выявит скрытые дотоле для постороннего взгляда возможности и тем самым откроет перед ним новые творческие перспективы.
Итак, Зархи и Хейфиц колебались. Но, к счастью, они сами были молоды, решительны и дерзновенны.
Первая проба состоялась в обычной комнате, при обыкновенной, чуть ли не домашней 120-свечовой лампочке и всем принесла разочарование. Черкасов был похож на кого угодно, даже на Ивана Грозного (ирония судьбы!), но только не на профессора Петербургского университета Дмитрия Илларионовича Полежаева, каким представляли его себе постановщики фильма.
Вторая проба проходила уже на студии и была более удачной. После нее Зархи и Хейфиц уже всерьез задумались о кандидатуре Черкасова, несмотря на весьма солидные возражения некоторых коллег.
Г. Козинцев, увидев Черкасова на экране, обратился к молодым режиссерам:
— У вас же получится не фильм, а гимназический спектакль. Для мам и пап. Гимназист нацепил на себя бородку, чтобы мама и кузины не узнали. Это же несерьезно — гимназист в вате! — Козинцев уже считался признанным мастером, а неожиданно высокий голос и манера медленно говорить, казалось, делали его мнение абсолютно неопровержимым.
Черкасов настоял на третьей кинопробе и подготовил несколько последовательных эпизодов. Для режиссеров третья проба окончательно решила дело в пользу молодого актера.
В неукротимом желании Черкасова сыграть роль Полежаева явно просматривается дерзость таланта, но отнюдь не безрассудство. Третья проба показала, что в Черкасове было то самое, что режиссеры тщетно искали в других претендентах на эту роль. «Подобно тому как в сценарии мы стремились освободиться от традиций бытовой драмы, — рассказывают Зархи и Хейфиц, — мы стремились также найти актера, свободного от этих традиций. Николай Черкасов был именно таким актером. Традиции Черкасова вытекали из его прошлого, из всего его эксцентрико-комедийного амплуа в театре и кинематографе, из его Пата и Паташона, из образа допризывника Кольки в „Горячих денечках“, из его театрального Дон Кихота».
В связи с этим любопытно одно признание Черкасова, сделанное им почти сразу после выхода на экраны «Депутата Балтики»:
«Какие-то хорошие черты старика из „Мольбы о жизни“ я передал своему Полежаеву. И, наоборот, после Полежаева стал лучше играть в театре „нелюбимую“ роль старика». А ведь и саму пьесу Дюваля «Мольба о жизни», и спектакль по ней трудно было бы назвать иначе, чем социально-бытовая драма.
Именно органическое слияние тех самых «эксцентри-кокомедийных» традиций, о которых говорили постановщики «Депутата Балтики», с серьезным овладением основным методом реалистического сценического искусства — методом перевоплощения — придавало актерской манере Черкасова такое неповторимое своеобразие. Нужен был только масштабный, высокоидейный и высокохудожественный литературный материал, талантливые и твердо знающие, чего они хотят, режиссеры, чтобы дарование и мастерство Черкасова полностью раскрылись. Эти требуемые условия в идеальном варианте впервые сошлись для Черкасова в работе над «Депутатом Балтики».
«Взрыв», которого ожидал Пиотровский, готовился съемочной группой фильма обстоятельно и методично.
Вместе с режиссерами Черкасов подробно изучал жизнь и деятельность великого русского ученого К.А. Тимирязева, который послужил жизненным прототипом Полежаева. Черкасова интересовали сведения о последних годах жизни других великих людей — Дарвина, Тургенева, Толстого, Гёте, Канта, Эдисона. Как вспоминает артист, постепенно «в мозгу создался какой-то собирательный образ с чертами Станиславского, Римского-Корсакова, Феликса Кона, Немировича-Данченко. Хотелось взять от Кирова остроту его определений, когда Полежаев на пленуме Петросовета так язвительно говорит об отсутствующих ученых. Запомнился пламенный жест Ленина: „…не отдавайте немецким белогвардейцам красный Петроград!“
В июне начались ежедневные репетиции. Благодаря тому, что многие эпизоды будущего фильма носили камерный характер, можно было позволить себе редкую для кино роскошь — по-театральпому последовательную разработку основных сюжетных линий. Перед каждой репетицией Черкасов наклеивал усы и бородку, надевал сюртук и брал тросточку. «Я начал с походки профессора», — рассказывал он впоследствии. Потом начали появляться все новые и новые штрихи и детали поведения Полежаева, они тщательно отрабатывались, но не застывали в заученном постоянстве. Черкасов всегда считал, что каждому образу присуща своя основная звуковая тональность. Если, допустим, Варлааму был свойствен грубый, металлический, открытый звук, то для Полежаева актер нашел своеобразный высокий регистр, иногда переходящий в фальцет.
