Авраам Шварцбаум - Бамбуковая колыбель
Еще труднее определить место технологии на этой карте науки. Ее потрясающие достижения зачастую сопровождаются чрезмерным раздуванием роли человека и его возможностей. Как и в гуманитарных дисциплинах, личное тщеславие здесь может быстро превратить совершенно невинную и, в потенциале, благодетельную научную дисциплину в нечто абсолютно «трефное».
Не исключено, что исследователь, подходящий к научным проблемам с твердой философской базой, с перспективой, почерпнутой в Торе, гораздо меньше рискует стать жертвой собственного тщеславия… Но не исключено, что это рассуждение и само заражено тщеславием.
Я ведь с самого начала отметил, что все эти построения — не более, чем попытка весьма частичного решения вопроса.
Глава 2. Двора - белая ворона. Остаться в Израиле
ПОКА Я ЗАНИМАЛСЯ В ЕШИВЕ, а Дов Хаим посещал хедер в соседнем с нашим районе Сан-гедрия Мурхевет, Давид оставался с нянькой, метапелет, которая содержала небольшой детский сад у себя на дому.
Барбара в это время слушала лекции и изучала иврит в женском религиозном колледже Неве Йерушалаим, рассчитанном на иностранных студенток с «ограниченным» еврейским образованием.
Двора ходила в четвертый класс религиозной школы Бейт Яаков. Труднее всего приспосабливалась к Израилю именно она.
В Америке, где выходцев из Азии не так уж мало, и даже в еврейских общинах встречается множество детей, внешне похожих на нее (это могут быть, в частности, приемные дети или сыновья и дочери американских военнослужащих, женившихся на корейках или вьетнамках), она не особенно выделялась среди сверстников. Но в Израиле она была такой же белой вороной, как в свое время светловолосый Дов Хаим на Тайване, и привлекала к себе гораздо больше внимания, чем ей бы хотелось.
Во время нашего пребывания на Тайване Дов Хаим был еще слишком мал, чтобы замечать удивленные взгляды окружающих, да и китайцы, по большей части, были достаточно деликатны, чтобы воздержаться от насмешливых замечаний. Дворе же было почти десять лет, и она впервые в жизни почувствовала себя не такой, как все.
Совершенно незнакомые ей люди без всякого стеснения выражали сомнение в ее еврействе, даже в ее праве находиться на Святой земле; дети насмехались и издевались над ней; и даже учителям, как нам казалось, было трудно сориентироваться в ситуации, которая была для них совершенно непривычной.
Пытаясь успокоить Двору, горько рыдавшую из-за этих издевательств, вооружить ее против предрассудков, лицемерия, бесчувственности и прочих «прелестей» холодного, жестокого мира, мы с Барбарой и сами не раз доходили до слез.
Однако мы были уверены — или, по крайней мере, очень надеялись, — что все наладится, как только Двора обзаведется новыми друзьями и обретет хоть немного уверенности в себе.
ВПРОЧЕМ, ЭТИ ТРУДНОСТИ были едва ли не единственным обстоятельством, омрачавшим нашу более чем приятную во всех остальных отношениях израильскую жизнь. Нам казалось, что мы упиваемся сладчайшей из всех когда-либо слышанных симфоний. Израиль не переставал интересовать и волновать нас, а очарование Иерусалима с течением времени стало все больше проникать в наши души.
Мы подолгу бродили по его кварталам, улицам, переулкам и тупикам. Если в Америке субботы и праздники были для нас всего лишь короткими перерывами в будничной череде профессиональных и учебных занятий, то здесь они стали увенчивать наш жизненный распорядок, и без того насыщенный возвышенной духовностью. Достаточно сказать, что когда я в первый раз услышал звук сирены, возвещавший всему городу о наступлении субботы, у меня буквально мурашки поползли по коже.
«Понимаешь, — пытался я растолковать свои ощущения Барбаре, — в Америке еврей постоянно не совпадает по фазе со временем. Его еврейское время не согласуется с распорядком жизни города и окрестностей. Сами ритмы еврейского и нееврейского времени различны. Это просто еще одно свидетельство различия между “нами” и “гоями”. По субботам мы создаем вокруг себя маленький островок еврейской жизни, окруженный морем жизни нееврейской, в котором люди в это самое время подстригают свои лужайки, крутят свои стерео-установки, мчатся по делам в своих машинах. А здесь суббота совпадает с субботой, понимаешь?»
Барбара кивнула:
«Я понимаю, что ты хочешь сказать. В Штатах я всегда ощущала, что, как бы мы ни стремились вверх, к большей духовности, окружающая жизнь тянет нас вниз. Здесь, как бы мало духовны мы ни были, окружающая жизнь поднимает нас, тянет кверху.»
В сущности, еще не говоря об этом вслух, мы с Барбарой пришли к одному и томуже решению: мы должны остаться в Израиле и растить своих детей здесь.
В качестве первого шага в этом направлении я подал заявление в министерство абсорбции. Там есть специальный отдел, помогающий научным работникам, желающим репатриироваться в Израиль.
На протяжении нескольких последующих месяцев я прошел собеседования в четырех ведущих израильских университетах, а также в некоторых других научных учреждениях. Увы, я не получил никаких конкретных предложений. Я был весьма обескуражен. Было ясно, что при отсутствии серьезных перспектив найти работу нашим надеждам совершить алию не суждено осуществиться.
Когда до конца отпуска оставалось всего несколько недель, один из наших друзей посоветовал нам поговорить с ребецин Эстер Сегал. Госпожа Сегал была широко известна своей поистине выдающейся благотворительной деятельностью. Каждый день в определенные часы она принимала людей, приходивших к ней за советом и благословением.
Я понятия не имел, чем она может мне помочь, но рассудил, что повредить благословение этой святой женщины наверняка не может.
И ВОТ ОДНАЖДЫ мы с Барбарой отправились в религиозный район Меа Шаарим. Не без труда отыскав маленький скромный дом ребецин Сегал, затерявшийся в маленьком переулке недалеко от ешивы «Мир», мы постучали в дверь.
Ребецин открыла дверь, пригласила нас в небольшой салон и угостила прохладительными напитками и фруктами. Барбара коротко рассказала ей о нашей семье, нашем постепенном приходе к идишкайту и нежелании возвращаться в Штаты. Я, со своей стороны, поведал гостеприимной хозяйке о бесплодных поисках работы в Израиле.
Мы говорили сумбурно и, как нам самим показалось, не очень последовательно, и потому чувствовали себя весьма неловко. Однако ребецин отнеслась ко всему услышанному с полной серьезностью.
