Валентин Аккуратов - Лед и пепел
Героически вели себя сибиряковцы и на борту крейсера, и позднее, в гитлеровских концлагерях; фашисты так и не узнали, что среди пленных были капитан и парторг корабля. Указом Президиума Верховного Совета СССР группа оставшихся в живых сибиряковцев за мужество и стойкость, проявленные в бою с фашистским крейсером, была награждена боевыми орденами, в том числе капитан Анатолий Алексеевич Качарава — орденом Красного Знамени.
Но это произойдет 29 апреля 1961 года. А пока впереди — вся война.
Утром 23 июня наша летающая лодка бросила якорь в устье реки Джарджан. Было тепло и солнечно. По узкой тропе, идущей сквозь тайгу от берега, разбитые не от физической усталости, а от свалившейся беды, мы медленно поднимались к избе, летной «гостинице» Аэрофлота.
Все население поселка Джарджан вышло нам навстречу. Разговоры были только о нападении гитлеровцев. Возмущаясь вероломством Германии, люди этого далекого таежного поселка верили в скорую победу над врагом.
В тот же день экипаж дал шифрограмму на имя Верховного командования с просьбой о немедленном отзыве в распоряжение фронта. Копия была направлена начальнику Главсевморпути — Папанину. Мы считали, что наш опыт дальних полетов в любых условиях погоды крайне необходим фронту. Таких машин, как наша, к началу войны было наперечет. Ее запас горючего позволял ходить без посадки до тридцати часов, и она могла принести большую пользу в воздушной разведке фронтовому командованию. Но никто на наши рапорты даже не ответил. Конечно, мы понимали, что волна гнева и возмущения всего советского народа рождала сотни тысяч подобных просьб, а потому нам оставалось только ждать.
Ждать! Но как мучительно было сидеть в бездействии, когда на фронтах лилась кровь. Поток огня и железа неумолимо катился на восток. Истекая кровью, наша армия, под ударами превосходящих сил, временно вынуждена была отходить в глубь своей территории. Здесь, за тысячи километров от битвы, среди тайги, в роскошном буйстве цветущего лета, иногда все казалось страшным, болезненным сном. Нет, не может быть этой жуткой бойни! Ведь существует человек, разум, солнце и зеленая, полная жизни земля! И все–таки, чтобы остановить этот чумной поток, обрушившийся на нашу землю, надо биться со всей душевной ненавистью, до последней капли крови, до последнего удара сердца!
Шли дни, бесцельные, потерянные. Мы не находили себе места под этим ясным, словно дразнящим нас, полным беспечного благодушия, небом. Лето стояло необычайно жарким, полыхали грозы. С высоты поселка Джарджан виднелись столбы дыма. Это горела тайга. Тушить здесь некому. Будет гореть до тех пор, пока не погасят ливни. «Гроза, однако, запалила, гроза и загасит» — так объяснил нам местный охотник–якут.
На двенадцатый день наших «посиделок» наконец–то о нас вспомнили, от Ильи Павловича Мазурука — начальника Управления Полярной авиации — получили распоряжение: «Сидеть Джарджане и ждать указаний». Ее лаконичность была убийственна.
Прошло еще четыре томительных дня. Новая радиограмма Мазурука была более обнадеживающей. Он сообщал: «Самолетом Н-223 ждите специальный приказ, план работы».
— Наконец–то просвет в тучах неизвестности! — радовался Черевичный.
— Какой же это просвет? Если бы речь шла о фронте, наш самолет вызвали бы на вооружение в Москву! — скептически сказал Чечин.
Через сутки прибыл самолет. Командир его, Владимир Васильевич Мальков, доставил нам пакет с заданием: на все зимовки и полярные станции сбросить с воздуха закрытую почту. И все.
Мальков рассказал, что весь летный состав Полярной авиации от участия на фронте забронирован Главсевморпутем, что Папанин назначен уполномоченным Государственного Комитета Обороны по перевозкам на Севере, а мы поступаем в его распоряжение, и что Папанин никого в боевую авиацию не отпускает, а тех, кто прибывает в Москву и пытается добровольцами уйти на фронт, называет дезертирами.
— Однако, — добавил Мальков, — Михаил Васильевич Водопьянов все–таки обошел Папанина, сейчас его экипаж ушел в ВВС. А он сам занят формированием авиационного полка дальнего действия.
— Молодец Миша, настоящий Герой Советского Союза! Вот к нему–то мы и уйдем, как только попадем в Москву. Правильно я говорю, Валентин?!
— К Водопьянову или к кому другому, но дня не буду сидеть членом профсоюза. Раз ушел экипаж Водопьянова, уйдем и мы!
— Правильно! В нашей Конституции записано — «священный долг гражданина Советского Союза защищать свою Родину»! — горячо добавил Кляпчин, мой боевой товарищ по войне с белофиннами.
Ночью мы ушли на задание. Какое это счастье — вновь обрести крылья. Двадцать дней, во время войны, сидеть в сибирской глуши на таком прекрасном воздушном корабле, которых не было даже в армии, и в которых там, на фронте, острая нужда. Как это могло получиться? Ведь эти двадцать дней мы могли бы проводить корабли, вести ледовую разведку, барражировать в Баренцевом море, снабжать полярные станции. И это в том случае, если почему–либо нас не могли откомандировать во фронтовую авиацию.
Мобилизационную почту мы развезли и по приказу Мазурука поступили в распоряжение штаба морских операций Западной Арктики с базированием в Булуне, на реке Лене, и приступили к ледовой разведке и проводке морских караванов с запада и востока в арктические порты.
Работа шла напряженно, летали много, но это была наша обычная работа, которую мы выполняли в мирное время. Пока в этом районе Арктики было спокойно, ни корабли, ни самолеты нацистов себя не обнаруживали. Ресурсы моторов нашего гидросамолета подходили к концу. Оставалось выполнить одну разведку и после — следовать на смену моторов в Москву.
Мы понимали, что Папанину в его большом и ответственном деле нужны опытные специалисты в Арктике. Но судьба страны решалась там, на Большой земле, и мы, естественно, рвались туда всеми своими помыслами.
Была середина августа. Море Лаптевых очистилось ото льда. И на то, чтобы долететь до южной кромки льдов, уходили долгие часы. В нашу задачу входило слежение за этой кромкой, ибо изменение ветра с южного на северо–западный или северо–восточный в одни сутки изменит всю ледовую обстановку — и льды блокируют трассу морских караванов. Эта работа была несложной, но очень нудной и утомительной, поскольку восемьдесят процентов полета проходило над чистой водой этого бурного моря. Низкая облачность. Сильный ветер швырял самолет так, что приходилось пристегиваться ремнями, а попытки Виктора Чечина сварить кофе кончались репликами, обвинявшими пилотов в том, что им зря государство платит деньги и что им бы было сподручнее управлять росинантом, а не возить столь почтенных лиц, как он и его помощники. Но уходить в спокойные слои атмосферы мы не имели права, так как были обязаны неотрывно наблюдать за поверхностью моря, не появится ли лед, что могло случиться каждую минуту. Сделав за девять часов полета все галсы, от материкового берега до кромки льда, начинавшейся у южной части острова Бельковского, мы решили пойти на последний, так сказать контрольный, чтобы пересечь все ранее выполненные галсы посередине, а потом идти на посадку в Тикси. Рассчитав курс отхода, я передал пилотам:
