Георгий Иванов - Избранные письма разных лет
304
В письме от 12 июня 1954 г. Гуль, в ответ на сообщение Г. И. о примирении с Адамовичем, писал: «Кстати, поговорите с ним — может, он напишет что-нибудь для Н.Ж. Редакция Н.Ж. ничего не имеет против Адамовича. В Берлине в свое время ходил такой анекдот: — Торгпредство ничего не имеет против Рабиновича. А Рабинович имеет дом против торгпредства. Итак, поговорите с ним. Нам интересней — темы литературные, а не философические» (BLG. Box 19, Folder 449). Адамович впоследствии регулярно печатался в «Новом журнале».
305
Александр Васильевич Бахрах (1902—1985) — журналист, литературный критик, с 1920 г. в эмиграции, жил в Варшаве, Париже, Берлине, с 1923 г. — в Париже, участник собраний «Зеленой лампы», писал рецензии на книги Г. И. (см. наст, издание, с. 232—233).
306
Гуль обещал Г. И. в цит. письме от 12 июня 1954 г.: «Когда-нибудь напишу Вам, как за три недели до смерти наш великий Муфтий писал мне — „обожаю подхалимаж, как Сталин. Даже больше, чем Сталин"».
307
Опубликовано (с мелкими огрехами): Георгий Иванов. «Девять писем к Роману Гулю». Публикация Григория Поляка // «Звезда,> 1999, № 3.
308
В Н. Ж. (кн.37, 1954) напечатаны 4-6 главы "Других берегов" B. В. Набокова (Сирина). Отрицательное отношение Г. И. к Набокову резко обозначилось после иронической рец. последнего на роман Одоевцевой "Изольда" в берлинской газете "Руль" (30 окт., 1929) и сохранялось всю жизнь. Г. И., не допускавший по отношению к своей жене и тени непочтения, ответил в парижских "Числах" (№ 1, 1930), быть может, самым грубым из отзывов о Набокове в эмигрантской критике. Литературная подоплека этого столкновения сразу и навсегда отошла на второй план (мы имеем в виду "литературную войну" между Г. И. и Ходасевичем, в которой Набоков был неизменным рыцарем последнего). В приватном послании, но подчеркивая, что пишет "историку литературы", Набоков сообщал о выпаде Г. И.: "…единственным поводом к этой атаке было следующее. Мадам Одоевцева прислала мне свою книгу (не помню, как называлось – Крылатая Любовь? Крыло Любви? Любовь Крыла?) с надписью "Спасибо за Король, Дама, Валет" (т.е. спасибо, дескать, за то, что я написал К., Д., В. – ничего ей, конечно, я не посылал). Этот ее роман я разбранил в Руле. Этот разнос повлек за собой месть Иванова. Vоiltоut.Вот и все (фр.). Кроме того, полагаю, что до него дошла эпиграмма, которую я написал для альбома Xодасевича:
Такого нет мошенника второго
Во всей семье журнальных шулеров!
– Кого ты так? – Иванова, Петрова,
Не все ль равно? – Позволь, а кто ж Петров?"
(Письмо к Г. П. Струве от 3 июля 1959)
"Историку литературы" забавно отметить, что роману Одоевцевой с убийственной беспамятливостью подобраны эквиваленты пошлых названий, ассоциирующиеся с собственной набоковской ранней прозой. Скорее, чем пародией на "Изольду", "Любовь Крыла" глядит автопародией на ранний рассказ Набоковa с мистико-эротическим сюжетом "Удар крыла".
309
В нью-йоркском журнале "Опыты" (№ 3, 1954) напечатаны начальные главы "Других берегов". В гл. второй Набоков пишет о матери: "Среди отдаленных ее предков, сибирских Рукавишниковых (коих не должно смешивать с известными московскими купцами того же имени), были староверы…" Г. И. по поводу этого пассажа негодовал и три года спустя: "Вообще заметили ли Вы, как он в своей биографии, гордясь "нашими лакеями", "бриллиантами моей матери", с каким смердяковским холуйством оговаривается, что его мать не из "тех Рукавишниковых", т.е. не из семьи знаменитых купцов-миллионеров, и врет: именно "из тех"" (письмо к В. Ф. Маркову от 7 мая 1957). Предки Набокова по материнской линии Рукавишниковы, действительно все были из одного рода сибирских купцов-старообрядцев. Впрочем, ко времени рождения Набокова ближайшие к нему "петербургские" Рукавишниковы, получившиe в 1880-е гг. дворянство, о своих "московских" родственниках могли особенно и не распространяться. Молодой Набоков мог в этом отношении оставаться в неведении. Что не снимает, однако, вопроса о сословной спеси. (См. на эту тему статью В. П. Старка "В. В. Набоков – родословные отражения". Набоковский вестник. СПб., 1998, № 2.)
310
В рец. "В. Сирин. "Машенька"; "Король, дама, валет"; "Защита Лужина"; "Возвращение Чорба"" Г. И. писал, сравнивая Набокова с кинематографическим "самозванцем-графом": "На нем безукоризненный фрак, манеры его "верх благородства", его вымышленное генеалогическое древо восходит к крестоносцам… Однако все-таки он самозванец, кухаркин сын, черная кость, смерд". Набоков тоже не оставался в долгу, создавая карикатурные образы Г. И. в прoзе (например, Жоржик Уранский в "Пнине") и еще более откровенно отзываясь о нем походя: "Георгий Иванов всегда был и будет шулером". Или: "Иванов <<…>> продавал свое перо за ласковое словечко или жирный обед…" (письма к Р. Н. Гринбергу от 31 мая 1953 и 21 апр. 1957; благодарю Г.Б. Глушанок за предоставление копий этих писем).
311
Гуль писал Г. И. о Набокове 18 июля 1954 г.: "Я его не люблю. А Вашу рецензию (резковатую) в "Числах" не только помню, но и произносил ее (цитировал) жене, когда читал "Другиe берега". Ну, конечно же, пошлятина – на мою ощупь, и не только пошлятина, но какая-то раздражающая пошлятина. У него, как всегда, бывают десять-пятнадцать прекраснейших страниц, читая кот<<орые>>, Вы думаете – как хорошо, если б вот все так шло – было бы прекрасно, но эти прекрасные страницы кончаются и начинаются снова – обезьяньи ужимки и прыжки <<…>> И знаете еще что. Конечно, марксисты-критики наворочали о литературе всяческую навозную кучу, но в приложении к Набокову – именно к нему – совершенно необходимо сказать: "буржуазное искусство"".
312
Роман Гуль. "Цветаева и ее проза" (Н. Ж., кн. 37, 1954). Г. И. писал, узнав об этой статье до ее появления: "Я не только литературно – заранее прощаю все ее выверты – люблю ее всю, но еще и "общественно" она очень мила. Терпеть не могу ничего твердокаменного и принципиального по отношению к России. Ну и "ошибалась". Ну и болталась то к красным, то к белым. И получала плевки и от тех, и от других. "А судьи кто?" <…> И если когда-нибудь возможен для русских людей "гражданский мир", взаимное "пожатие руки" <…> пойдет это, мне кажется, приблизительно по цветаевской линии" (письмо Гулю от 16 марта 1954).
313
В статье "Цветаева и ее проза" Гуль писал: "…Цветаева ушла за мифом, в Россию. Так она и шла в лунном свете по карнизу, пока луна не привела ее в Дом отдыха, где ее неожиданно окрикнул какой-то (вероятно, очень страшный) голос. Она очнулась. Упала с карниза и … повисла в петле. Это был последний расчет жизни с мифом".
