Татьяна Андреева - Прощай ХХ век (Память сердца)
Валя, конечно же, нашлась, но начались мучительные для нее самой и ее мужа дни выяснения отношений, упреков и скандалов, подчас заканчивающихся не только обоюдными слезами, но и драками и любовными сценами. Хорошо, что к этому моменту учебный год уже почти закончился, и мы с Гелей уехали в Вологду на майские праздники и в отпуск.
В середине июня мне предстояло вернуться в Тарногу для работы воспитателем в летнем пионерском лагере, все молодые учителя обязаны были летом работать в лагерях, для практики и для приработка. Мне нужно было проработать целую смену в селе Верховье на западной границе Тарногского района.
В Вологде была необычайно теплая весна, у памятника Ильюшину и на любимой аллее вдоль улицы Октябрьской цвели тюльпаны. Воздух был пропитан свободой и хмельным весельем, кругом гуляла молодежь и я вместе со всеми. Ближе к средине июня я опять улетела в Тарногу, одетая по-летнему в юбку, блузку и босоножки. Каково же было мое изумление, когда самолет приземлился на заснеженный аэродром. Я глазам своим не верила. Всего в часе лету от весенней Вологды здесь выпал снег по колено! Пришлось почти босиком бежать к Сипиным, потому что они были ближе всех. Так не хотелось простудиться и заболеть. Люсина мама напоила меня чаем с малиновым вареньем, но к вечеру мне стало плохо. Спас Люсин отец. К нему пришли два старых друга, они посадили меня с собой за стол и достали бутылку водки. Закуской служила разваристая розовая картошечка и молоденькие, с десятикопеечную монету, рыжики со сметаной! Пить водку я наотрез отказалась, но Люсин папа настоял, сказав, что это не питье с моей стороны, а лечение. Водка на удивление пилась легко и не производила на меня никакого эффекта. «Вот видишь», говорил Люсин папа, «весь хмель в болезнь уходит». На следующее утро я была здорова и могла отправляться в Верховье. Самого Верховья мне увидеть не довелось, потому, что меня привезли прямо в пионерский лагерь, располагавшийся в помещениях школы на отшибе поселка и вблизи прозрачной, чистейшей реки Уфтюги. На берега этой реки мы ежедневно отправлялись с мальчишками ловить рыбу, «харюзов», как они называли хариусов, купаться и загорать. «Харюзы» представляли собой мелкую полупрозрачную рыбешку и ловили ее носовыми платками. Сами мои мальчишки были головастыми пятиклассниками, разбойниками, как песок, утекавшими сквозь пальцы. Я в основном занималась ловлей этих мальчишек, чуявших свободу и лето. Незаметно пролетели двадцать безмятежных дней. Я тоже наслаждалась солнечными деньками и отсутствием уроков, несмотря на неуютный быт и немудреную кормежку. Нас чаще всего кормили вермишелью. Дети ей, однако, радовались и звонко вопили: «Сегодня опять «цервоцки» (червячки)! За все это время произошло только два значительных события. Поскольку я немного запоздала с приездом в Верховье, меня поселили в спортзале с кухонными работницами, девчонками младше меня. В зале стояло шесть кроватей. Вечером под потолком скапливались тучи комаров, и они ровно и угрожающе гудели. Чтобы хоть как-то поспать, мы брызгали в воздух «Дихлофос», выходили из комнаты, а затем, как следует, ее проветривали. Комары залетали снова, но уже не в таком количестве и, накрывшись простыней с головой, можно было заснуть. Посреди смены в деревню приехали на побывку из армии несколько местных парней. По вечерам, в подпитии, они повадились приходить к моим судомойкам. Девчонки быстро уводили их на прогулку, и они мне до поры до времени не очень докучали, пока однажды вечером, не появились, когда я уже лежала в постели. Разговаривали они громко, сердито и матерясь. С детства я воспринимаю мат, как оскорбление, и почти физически ощущаю, злобно произнесенное матерное слово, как пощечину. И я сделала им довольно резкое замечание. Тогда один из них, самый плюгавый парень — мелкий, худой, прыщавый и обозленный, по всей вероятности, невниманием остальных девушек к своей персоне, двинулся ко мне. Я, как была в ночной рубашке, вскочила с постели и встала перед своим противником. Тем же матерным языком он уточнил, кто я такая, что он сейчас будет со мной делать и каким образом. Рядом со мной стояло ведро с водой, а в ведре, ковш. Меня охватила такая ярость, что я не помню, как схватила ковш, набрала воды и плеснула ему в физиономию. От неожиданности парень сначала оторопел, а потом, побелев от злости, снял солдатский пояс с медной пряжкой и пошел на меня, как в драке равный на равного. И быть бы мне с раскроенной головой, и неизвестно с какими последствиями, если бы в последнюю минуту я не собрала всю свою волю и не сказала спокойным голосом: «Все, надоели вы мне, пойду, разбужу директора лагеря и пожалуюсь на вас». С этими словами я двинулась к двери. Как ни странно, слова мои подействовали моментально. Вся компания мигом вылетела за дверь, а я, дрожа от возбуждения, еще долго не могла успокоиться и уснуть. К счастью, больше я этих молодых людей не встречала.
Однажды, отправившись со своими детьми в поход, я обнаружила в чистом поле старинную деревянную шатровую церковь. Уйти и не побывать внутри я не могла, поэтому, отогнув доску, прибитую к дверям, я проникла внутрь. Там царил полумрак, и лежала горками прошлогодняя рожь, продуваемая ветром сквозь щели в забитых досками окнах. Я вгляделась в одну из досок — это оказалась не менее старинная, чем церковь, алтарная икона северного письма с изображением архангела Гавриила. Вместе с детьми мне удалось оторвать икону от окна и, совместными усилиями, мы дотащили ее до лагеря. Не помню, как, но после смены я довезла эту икону до Тарноги, там у меня, ее забрали и надеюсь, что она хранится в местном музее. Впоследствии в Тарноге создали прекрасный маленький музей, хранящий экспонаты, которым мог бы позавидовать и областной краеведческий музей. Например, там есть первые стеклянные дагерротипы семейных фотографий местных крестьян, одежда и утварь тарножан конца девятнадцатого века, собранная и любовно хранимая музейными работниками.
Осенью я вернулась в Тарногу на работу, чтобы вскоре покинуть ее навсегда. В начале октября пришла телеграмма из института. Меня приглашали на работу в качестве ассистента кафедры английской филологии, факультета иностранных языков Вологодского государственного педагогического института. По закону я должна была отработать в сельской школе три года, но мудрый Андрей Андреевич Угрюмов решил иначе. Он сказал мне: «У вас есть талант, вам нужно учиться дальше», и отпустил меня в город.
Я уехала как-то быстро. Люсе было не до меня. Как я потом узнала, у нее в это время происходили самые важные события в жизни — она полюбила и собиралась выйти замуж за самого лучшего парня на свете. Провожал меня бывший 6 «Б» класс. Мои девочки и мальчики прибежали в аэропорт и кучкой стояли вокруг меня. Мы что-то говорили друг другу, обещали переписываться, а на душе у меня было скверно, потому что я оставляла тех, кого «приручила».
