Кейт Роббинс - Черчиль
Решимость Черчилля также можно наблюдать в другом спорном действии — отстранении Уэйвелла от командования на Среднем Востоке и в Северной Африке в июне 1941 года. «Я хотел показать свою власть», — записывает Десмонд Моррис слова Черчилля. Его система управления требовала не толко тесного контакта с начальниками штабов, но также личного общения с полевыми главнокомандующими. Он ожидал от них, что они будут ему обязаны. После первой их встречи в августе 1940 года Черчилль почувствовал, что у Уэйвелла недостает энергичности в мышлении и решимости в преодолении помех — качеств, абсолютно необходимых для успешного ведения войны. Удовлетворенность действиями Уэйвелла, как, например, после его победы над итальянцами в Сиди-Баррани, сменилась возрастающей нетерпимостью к его излишней осторожности весной и в начале лета 1941 года. Со своей стороны, Уэйвелл подозревал, что если премьер-министр и мог чувствовать себя как дома в мире большой стратегии, он слабо понимал оперативные проблемы механизированной войны в пустыне.
Заменившего его Очинлека ждала та же судьба. Полевые командиры в 1940–1941 годах подвергались нескончаемым поучениям, длившимся иногда часами. Это был надзор такой степени, которой, к примеру, Мальборо, помогая при случае генералам, никогда не выдерживал. Положительной стороной этого было то, что командиры также могли черпать воодушевление из ощущения, что они участвуют в общем деле. Трещина времен первой мировой войны, пролегавшая тогда между «высокими военными чинами» и «гражданским платьем», больше не появлялось. С такими генералами, как Александер, который также был аристократом и любил рисовать, общение Черчилля было в общем превосходным. Практически то же самое, несмотря на отдельные столкновения, было и с другим, более хрупким ольстерцем, Бернардом Монтгомери. Черчилль постоянно твердил о необходимости идти на риск и полагаться на чутьё: полевым командирам, видимо, нравилось самим определять степень риска без того, чтобы решать эту задачу с человеком, находящимся за тысячи миль в Лондоне и, казалось, думавшим, что знает больше, чем они. Правда, нередко он действительно знал больше.
Начальникам штабов тоже пришлось держать круговую оборону и в целом они вполне успешно с этим справлялись на всем протяжении войны. Профессиональная солидарность никогда не могла заставить генералов одобрять «вмешательство» премьер-министра в дела их коллег на полях сражений. Все, что они могли делать — в каждом отдельном случае доказывать его достоинства. Для них не имело значения, кто сидит в командном кресле. «Нужно огромное моральное мужество, — писал ему Дилл, — чтобы не испугаться того, что тебя сочтут испугавшимся»[75]. Черчилль выслал его в Вашингтон и заменил Аланом Бруком («Бруки») в конце 1941 года. Сотрудничество этих столь разных по темпераменту людей играло стержневую роль в оставшийся период войны; редко они не виделись более шести часов подряд. Конечно, были тысячи проблем, каждая из которых настоятельно требовала внимания. Обязанности постоянно передавались из рук в руки, не позволяя упрощенно оценивать власть. Историки могут указать на примеры, когда Черчилль позволял себе быть не то чтобы оставленным, а «отсоветованным» от каких-то особых действий. Они также могут указать на примеры, когда он упрямо не давал себя в чем-то убедить. В целом же было, вероятно, полезным, что обладатель верховной власти мог часто спускаться в царство деталей.
4. Оснащение властиНе исключалось и такое: мобилизовать нацию, стать ее цементирующим звеном, сформировать надежную командную структуру, выбрать динамичных полевых командиров — и все-таки проиграть сражение. Надо было использовать самые эффективные структуры и механизмы, и решения премьер-министра в этих обстоятельствах могли в огромной степени определить качество управления войной. Одним из больших достоинств Черчилля как военного лидера было его знание непредсказуемости войны. Что сегодня могло быть источником силы, назавтра устаревало, даже становясь вредным. Перед политиком, равно как и перед историком, стоит трудная задача — взвешивать и отбирать такие факты, которые, будучи спаянными воедино, обусловили бы способность нации эффективно вести войну. Черчилль не подвергал эти факты формальному анализу, но его долгий опыт правления, во время которого он продемонстрировал свое умение мыслить «всеохватно», позволял ему обеспечивать эффективную взаимосвязь абсолютно всего.
Еще в первый год своей службы в военном ведомстве Черчилль определил, что Британия не обладает достаточной военной или экономической мощью, чтобы победить. Гитлер был господином Центральной и Западной Европы. Утешительная эвакуация из Дюнкерка не могла замаскировать поражения франко-британских армий. Население Соединенного Королевства составляло всего 48 миллионов человек. Невозможно было поверить, что даже расширенная британская армия сможет вторгнуться на европейский материк и нанести всестороннее поражение германским войскам. Усилия Королевских ВМФ и истребительной авиации летом и осенью 1940 года позволили Британии выжить, но перспектива «широко-масштабной наступательной операции на море и на суше» была неправильной. Уровень потерь на флоте наводил на размышления совсем иной направленности. Производственная основа британской экономики не соответствовала задачам войны. Заказы на авиационную технику, другое оборудование и снаряжение уже были размещены в Соединенных Штатах, но их надо было оплачивать. Ликвидация продажных активов Британии и снижение золотого запаса было необходимостью, но этот процесс не мог продолжаться бесконечно. Расходы естественно определяли продолжительность времени, оставшегося до момента национального краха — возможно, год или полтора в лучшем случае. Этим расходам предшествовали впечатления от падения Франции.
Это была та самая ситуация, которая предоставила Черчиллю решать самые сложные проблемы относительно применения власти за всю его карьеру. Американская помощь, была жизненно важной, но можно ли было ее достичь на основе, которая в дальнейшем гарантировала бы безопасность и целостность Британской империи? Короче говоря, как обеспокоить Вашингтон тяжелым положением Британии, не рисуя в то же время картину настолько мрачную, что в Вашингтоне смогут сказать о помощи Британии как о деле бесполезном? Правда, прогнозы Казначейства несколько отодвигали дату истощения золотых и долларовых запасов страны.
С тех самых пор, как Черчилль вернулся в Адмиралтейство, он неутомимо поддерживал переписку с Рузвельтом. За последовавшие месяцы и годы эта эпистолярная неутомимость принесла плоды редкого очарования и важности[76]. Авторы перемежали свои комментарии личными наблюдениями, и некоторая степень близости была установлена — хотя Уинстона раздражала убежденность президента в том, что его предком был «Мальборо». Оба маневрировали во всех направлениях. Черчилль был просителем, но просителем гордым. Рузвельт проявил симпатию, но не проявлял намерения просто гарантировать позицию Британии в мире. Британцы должны были увидеть, что за любую помощь, которую они смогут получить, придется платить. Предметом заботы в случае германского вторжения была судьба британского флота. Таким образом, после нескольких месяцев переговоров с лета 1940 года, было достигнуто соглашение о снабжении Британии пятьюдесятью устаревшими эскадренными миноносцами. В ответ американцы могли взять в аренду ряд атлантических и карибских баз. После переизбрания Рузвельта в ноябре 1940 года много усилий с британской стороны было затрачено на длинное письмо от 7 декабря, в котором излагалась тяжесть положения. Ударение ставилось на морских потерях и на неминуемом истощении долларовых резервов. Не правда ли, Соединенные Штаты не желают видеть Британию «ободранной до костей» достижением победы? Провозглашалось, что письмо было не призывом о помощи, а скорее заявлением о том, какой минимум действий требуется для достижения «нашей общей выгоды». Были сделаны предварительные наброски с тем, чтобы сотрудничество стало более определенным. Единственная надежда на сохранение «разумно либерального мира» после войны будет возложена на Соединенные Штаты и Британию, обладающие «несомненным воздушным и морским главенством». Власть в руках этих двух великих либеральных наций гарантировала стабильную перспективу мира. В таком предприятии ни одна страна не могла быть «поставлена в положение умоляющего клиента другой»[77]. Такая мольба в обращении к равному партнеру звучала хорошо. Действительность, как выражал ее британский посол, состояла в том, что Британия была «разбита». Рузвельта это не подтолкнуло, но он отправил в Лондон Гарри Гопкинса в качестве личного секретаря. Гопкинс подтвердил* что с помощью медлить нельзя. Совсем другое впечатление сложилось у посла США, которого вскоре должны были заменить, Джозефа Кеннеди. Весной 1941 года был открыт путь к «ленд-лизу». Закон позволял Президенту США, на деньги, выделенные Конгрессом, обеспечить через служебные ведомства или закупочные агентства запасы, которые можно было «одолжить» или «арендовать» любой стране, защиту которой Президент считал жизненно важной для обороны Соединенных Штатов. От принимающего правительства не требовалось оплаты деньгами за эти товары, хотя впоследствии, к концу войны, Британия должна была отменить торговые барьеры. Две великих «англоговорящих» демократии и в самом деле «смешивались» друг с другом. На публике Черчилль описывал это законодательство как «самый бескорыстный акт» в истории. В личном же письме министру финансов от 20 марта он писал, что судя по результатам, Британия «не только будет ободрана, но и обглодана до костей». Он добавлял, что ему хотелось, чтобы американцы «попрочнее сели на крючок, но они и так уже отлично на нем сидят. Власть должника теперь становится господствующей, особенно когда он сражается в одиночку». Это было странным способом интерпретировать тот шаг, который был «концом Британии как самостоятельной великой державы».
