Н Скавронский - Очерки Москвы
— Но вы знаете, что она ведь в пансионе была?
— Как же-с… Я всякую безделицу про них знаю, не только что это, и не только что это в порок, по своим понятиям, я им ставлю, но еще более меня прельщает в них это. Это, значит, будет такая жена, с которой я куда угодно показаться могу — гордость и важность моя в ней будет…
— Но не рано ли для нее замужество, она еще так молода?..
— Помилуйте-с — по нашему званию теперь-с в самой поре-с…
Вскоре после этого я распрощался с Сергеем Тихоновым, обещавши сообщить ему результаты моих переговоров с Никоном Федорычем.
III«Что это за барыня? — начинало мучить меня любопытство после этого разговора. — Надо необходимо узнать, что привязывает так в ней Варю… Если это существо какое-нибудь действительно филантропическое, то надо с ней сблизиться, чтобы вместе помогать Варе и Тихонову, — если что-нибудь противоположное, надо стараться отстранить это влияние».
С этой мыслью я вскоре после свидания с Сергеем Тихоновым в трактире отправился к Никону Федоровичу.
Была Страстная на исходе; на рынках, а в том числе и на Смоленском, довольно значительном рынке, замечалось особенное предпраздничное движение; выставка пасок, куличей и красных яиц на каждом рынке и почти в каждой овощной лавочке придает преддверию этого великого на Руси «праздника из праздников» особенный вид; люблю я в это время бродить по улицам, по рынкам: немало встретишь картин и групп, чисто русских, родных, не лишенных поэзии, — они как бы слегка дадут возможность убедиться, что хотя на короткое время укладывается в приличную форму наш нестройный, неуклюжий домашний и семейный быт и что не совсем сгинули на Руси среди современной безурядицы хорошие обычаи старого…
Между прочим с этою целью «брожения» отправился я и на Смоленский рынок, где зашел и к Никону Федоровичу.
В его лавочке также была выставка пасок, куличей, яиц крашеных, выставленных наружу в окоренках, в ведрах, на столиках… Подгородные крестьяне, солдаты из близлежащих казарм, всякий бедный народ копеечный так и кишел в лавке и около… Между прочим нужно было и поболее дозору, а потому в лавке была Варя. Красным солнышком между сизых туч казалась она среди окружавшей ее обстановки… Бойкое, выбегающее личико особенно ярко било в глаза ее небольшими, но живыми, блестящими, черными глазами, черные волосы, причесанные гладко, без всяких претензий, как нельзя более шли к ее смуглым, с ярким румянцем щекам; бойкость, веселость и свежесть придавали ей особенную прелесть, и все это под простым недорогим шелковым платочком на этой хорошенькой головке… Мне почему-то, глядя на нее, вспомнился некрасовский стих:
Из-под брови твоей полукруглой
Смотрит бойко лукавый глазок…—
и вместе с тем приходили на память слова Сергея Тихонова: «Ходят к нам купчихи, ходят барыни, барышни — хороши, а все не то». Действительно, не то — своеобразная, бойкая, народная красота была в этой лавочнице Варе.
Видя, что Никон Федорыч занят, я подошел к нему и спросил адрес «барыни».
— Зачем тебе?
— Нужно уж… Ты скажи…
— Сам, что ль, пойдешь?
— Сам пойду… Да скажи мне, кстати, она ведь покупает дома?
— Покупает. Свой, что ль, хочешь продать?
— Я от твоего имени.
— Ладно. Заходи опосля.
— Да ведь ты занят…
— К вечерку-то будет послободнее.
— Хорошо, зайду…
Я отправился по сказанному адресу и вскоре позвонил на дворе у двери с покосившимся деревянным навесом.
Отперла мне старуха в ситцевом платье, с косым пробором, со сморщенным, но еще бодрым и очень насмешливым, так сказать, сардоническим выражением лица… Выражение это как-то особенно ярко бросилось мне в глаза.
— Кого вам угодно? — спросила она, прямо мне глядя в лицо.
— Аполлинарию Матвеевну.
— По делам, что ли?
— По делам.
— Пожалуйте!
Я вошел по лестнице, сначала в тесную переднюю, потом в довольно обширный зал, потом снова в узкую, проходную гостиную.
В зале было несколько молодежи, между которой очень громко спорил и кричал и как-то ухарски повернулся и чрез стеклышко посмотрел на меня довольно рослый малый, лет под двадцать, одетый франтом, но особенно пестро, и с ног до головы проникнутый особым купеческим фатовством.
Это, как оказалось, был сын богатого купца Степан Васильич Лягавин.
Тип подобных «господчиков» явился у нас лет десять, двенадцать, когда купцы начали отдавать детей в какие-либо, большею частию частные учебные заведения, где большинство из них, набравшись внешнего лоску, нахватавшись всяких верхов, приняло их за образование и, одевшись франтовски, вставивши стеклышко, начало разыгрывать роли передовых своего сословия; они разорвали всякую связь с каким бы то ни было преданием, ничего не выстрадали, ни в чем крепко не уверились, а, отнесясь с полною пошлостию к новизне, в кутежах заявили, что они, дескать, люди образованные.
Купеческие сынки уже до тошноты пошло заявили с этой стороны себя, и Степан Васильевич, что было заметно с первого взгляда, принадлежал к этому роду людишек.
К особенному несчастью Степана, у него не было отца, который хотя сколько-нибудь его сдерживал бы, а живя при матери — старухе доброй и бесхарактерной — он творил, что хотел. Как и всегда водится, он искал высшего общества и чрез своих собутыльников по «Московскому», между которыми было несколько баричей, попал к нашей барыне. В гостиной я встретил толстую, истинно московскую барыню, в блузе, в токе, жирную и красную.
Аполлинария Матвеевна, как привыкла жить с мо-лоду, так жила и под старость, строго составив себе мнение о том, что, что бы она ни делала, она непременно делала благодеяние, она ко всему относилась с этой точки зрения. По своим укоренившимся привычкам она редко что-либо делала сама, а поручала своей компаньонке Дарье Ивановне, которая делала что хо-ела, уверяя, что сделано так, как этого желала Аполлинария Матвеевна.
Одной из маний последней было сводить свадьбы; ак только увидит она, бывало, хорошенькую девушку так до сих пор и не успокоится, пока не выдаст ее. Она нередко делала это даже с немалым самопожертвованием, но непременно достигала своей цели.
Последнею из замеченных ею хорошеньких девушек была Варя.
— Так вы говорите, что дом ваш против церкви? — спросила меня старуха.
Я отвечал утвердительно.
— Который же это ваш дом? — продолжала она._
Постойте, вы говорите: против церкви — это тот где еще овощная лавка в два раствора, дикенький-то такой?
— Этот самый!
— Знаю, знаю, как не знать! — протянула она, одув пепел с папироски. — Как же, помилуйте, да у меня в нем еще знакомство есть… Человек хороший.
