Марсель Брион - Моцарт
Истоки этого конфликта были почти забыты, ибо разразившиеся дебаты, подобно буре, захлестнули все. Противостояние поначалу двух образов мысли, двух систем чувствования, двух эстетик вскоре вылилось в личную враждебность, к которой не имели ни малейшего отношения ни музыка, ни даже подчеркнутые симпатии к Германий или Италии. Гримм и Руссо были на стороне Глюка, Мармонтель и Д'Аламбер выступали за Пиччини в этой схватке, по-видимому, служившей поводом для того, чтобы поднять дубину, которой размахивали противники кавалера. Город взорвала трактовка обеими соперничавшими группами одной и той же темы. Оскорблением гения Глюка был воспринят заказ, сделанный парижской Оперой композитору Пиччини на оперу о Роланде, тогда как всем было известно, что автор Орфея пишет Роланда. Обворожительный неаполитанец и тяжеловатый франконец были знаменами, которыми яростно размахивали группы соперничавших сторонников. Вольфгангу следовало воздерживаться от того, чтобы примкнуть к тому или другому клану, ибо это перессорило бы его с влиятельными лицами.
Но все предостережения были лишними. Культовое отношение Моцарта к музыке, как и естественное благородство характера, заставляло его считать подобные баталии смешными. Разве не могли одновременно нравиться и Алъцеста, и Дидона? Разве прославление культа Глюка означало принесение в жертву музыканта, разумеется, не стоившего его, но не лишенного таланта? В конце концов он не мог не относиться настороженно к возможности участия в этой схватке на одной из сторон, поскольку непредвиденные потрясения приводили к тому, что из одного лагеря в другой переходили самые пламенные защитники оперы итальянской или оперы немецкой просто потому, что кто-то из личных врагов разделял их музыкальные вкусы.
На этот раз Глюк и Моцарт в Париже не виделись, но юный маэстро встретился с Пиччини, которому, кстати, его призывал подражать Гримм в надежде, что Моцарт превзойдет его и станет причиной падения итальянца. У превосходного стратега барона Гримма были свои хитрости… Если бы Моцарту удалось получить заказ на оперу, подобно Глюку, которая затмила бы неаполитанца, он стал бы идолом Парижа, а Гримму принадлежала бы заслуга его открытия и выдвижения.
Написать оперу было по-прежнему главным желанием Моцарта, обожающего театр и голоса, и еще он рассчитывал, если в том преуспеет, вытащить в Париж свою драгоценную Алоизию. Знаменитый балетмейстер Новер, для которого Моцарт напишет Безделушки, взялся помочь получить заказ. Один из его друзей, поэт, написал очень хорошее либретто на тему истории Александра и Роксаны, сюжета из античности, развитие которого зреет в голове Глюка. Это будет по-настоящему «великая опера», которую он давно мечтает написать и заодно покончить с денежными затруднениями, потому что ему приходится тратить силы на уроки музыки, а этот способ зарабатывать деньги на жизнь несовместим с его талантом. Спорить с учениками, такими, как герцог де Гин, получивший двадцать четыре урока и оплативший только двенадцать, бегать по частным урокам за смешное вознаграждение — какое унижение, какая потеря времени! В особенности для музыканта, возможно, предчувствовавшего, что ему отпущен не слишком долгий срок в этом мире, а потому сознававшего, что ему следует торопиться, чтобы перенести на бумагу всю поющую в нем музыку. В конце концов опера являла собою для Моцарта нечто целое, совокупность элементов во всей их полноте, рожденную гармонией голосов и инструментов, привнесением в музыку драматического или буффонного, но всегда человечного начала.
К сожалению, затея с Александром и Роксаной кончилась ничем, как и с Демофонтом, сюжет которого он взял из либретто Метастазио. Вольфганг был горько разочарован отсутствием возможности помериться силами с мастерами оперы, которые в этом, 1778 году обнародовали в Париже свои шедевры: сначала Пиччини со своим Роландом, вызвавшим войну, — талант и благородство этого композитора Моцарт весьма ценил: «Он изысканно любезен со мною, а я с ним, когда случай приводит нас к встрече; однако я не стараюсь завязывать здесь знакомств, и с ним не больше, чем с другими композиторами». Потом Перголези, чья Служанка-гаспожа прошла с большим успехом, Паизиелло с La Frascatana, Анфосси с Нескромным любопытным. У французов были Деревенский колдун Жан Жака Руссо, Деревенский праздник Госсека, Эрнелинда Филидора, Три эпохи оперы Гретри, Праздник цветов Триаля… Главным победителем, однако, стал Глюк: в этом году были поставлены его Ифигения в Амиде, Альцеста, Армида и Орфей. Сторонники франконца обращали внимание на то, что если теоретически победил Роланд Пиччини, то практически триумф принадлежал Глюку, поскольку опера Пиччини явно знаменовала некоторое обращение итальянца в «глюкизм», то есть поражение его партии.
Чтобы Вольфганг не оказался втянутым в глюкистскую распрю, Леопольд Моцарт осторожно рекомендовал сыну не связывать себя ни с Пиччини, ни с Глюком, а также советовал избегать Гретри, который считался интриганом и завистником. Что касается Глюка, это было нетрудно, поскольку автора Армиды в то время в Париже не было. Что же до Пиччини, то мы знаем, что, несмотря на отцовские советы, Моцарт с ним встречался, не стремясь, разумеется, к близкому знакомству. Могла идти речь лишь о случайном и совершенно поверхностном знакомстве с Гретри. Уж не был ли Вольфганг таким образом полностью изолирован ото всех в этом так пугавшем его Париже даже прежде, чем туда прибыл?
Разумеется, предостережения отца его беспокоили. «Вежливость и ничего больше… Не слишком откровенничай… Учи английский…» — все это вовсе не придавало ему храбрости. Был, правда, барон Гримм. Он приписывал себе все заслуги в успехе, завоеванном маленьким Моцартом во время первой поездки в Париж, и хвастался каждому встречному, что «продвинул» гениального артиста, который без него никуда бы не «пробился». Это верно, Гримм сослужил очень полезную службу маленькому маэстро. Но прошло четырнадцать лет, и его положение изменилось. За эти годы он стал бароном, его фигура в светском обществе стала намного значительнее. Став одним из самых заметных: людей интеллектуальной Европы, он не испытывал больше нужды связывать свою репутацию с репутацией артистов, которых когда-то проталкивал к успеху. Похоже также, что ему было легче влиять и наводить страх на Леопольда Моцарта, который дрожал перед «месье Гриммом», чем на Вольфганга, который теперь не особенно дорожил снисходительной и показной благосклонностью этого тиранического благодетеля.
