Михаил Ильинский - Жизнь и смерть Бенито Муссолини
Муссолини был очень удивлен не столько самим договором — он был на стороне установления modus vivendi с Россией в рамках политики мирного сосуществования с Восточной Европой и Советским Союзом, — сколько потому, что считал: «этот договор — только гигантский шаг к войне».
После подписания договора в Москве дипломатия европейских стран активизировалась. Взгляды повернулись в направлении Рима: многие в Париже и Лондоне возлагали надежды на новый Мюнхен.
Каждый день Муссолини и Чиано принимали послов, аккредитованных при Квиринальском дворце. Особенно часто полномочных представителей Германии, Франции, Англии. Только за один день, 25 августа, от Гитлера пришло три телеграммы, переданных послом фон Макензеном. На третью телеграмму Муссолини отвечал в 10 часов вечера с виллы Торлония. «Затронуты главные интересы… может быть, будущее всей европейской цивилизации… если не всего мира».
22 августа 1939 года Гитлер объявил узкому кругу генералов, что собирается «уничтожить» Польшу и может рассчитывать на поддержку Муссолини и Сталина. Дуче все понял и объявил, что вступит в войну на стороне Германии, если получит 17 тысяч вагонов со стратегическими материалами для перевооружения итальянской армии. Германия этого выполнить не могла.
В конце августа Бенито объявил: «Будет война! Согласия достичь не удалось. И та, и другая стороны готовы идти до конца». «Война — это как лавина: невозможно предвидеть ни продолжительность, ни направление. Были войны, длившиеся сто лет. Я буду стараться сделать все возможное, чтобы ограничить зло в рамках германо-польской дуэли», — сказал Муссолини 28 августа 1939 года.
1 сентября 1939 года дуче заявил кабинету министров, что решил пока не ввязываться в войну, остаться в числе «невоюющих стран» (не нейтральных) и заслужил ликование толпы на площади под балконом старого дворца «Венеция» в знаменитом историческом центре Рима.
31 августа Германия предъявила ультиматум Польше. Казалось, что «Италии стало невозможно избежать вступления в войну, еще более невозможно и опасно не выступить на стороне Германии». «Германо-русский договор сделал Германию непобедимой в конфликте с любой державой или даже коалицией»… Муссолини словно преследовали эти фразы, и он по несколько раз произносил их вслух.
Тем не менее под этот словесный аккомпанемент сам для себя Муссолини придумал формулу неведения военных действий, формулу, позволяющую выиграть время и сохранять в течение нескольких месяцев «хрупкий мир на краю пожара».
В 1939–1940 годах с каждым новым наступлением Германии в Муссолини рос страх перед немецким вторжением в Италию. Ракеле слышала от него такие слова: «Англия не сможет противостоять немецкой военной машине, а Соединенные Штаты слишком далеко; даже если бы они решили вступить в военные действия, они не смогут вовремя нанести удар, достаточный, чтобы изменить ход войны, прежде чем Германия одержит победу. Наша страна может оказаться оккупированной немецкой армией за несколько месяцев — если не за несколько дней, — если мы не будем воевать под одними знаменами с Германией».
25 февраля 1940 года. В Рим прибыл Сэмнер Уэллес, чрезвычайный посланник Рузвельта. На следующее утро он был приглашен на продолжительную конфиденциальную беседу к Муссолини. Дуче обрисовал собеседнику ситуацию в Италии, ее нужды, так или иначе требующие удовлетворения, и.намерения правительства сделать вес возможное, чтобы продлить ситуацию неведения военных действий и погасить конфликт.
10 марта, сразу после отъезда Уэллеса в Берлин, Гитлер послал в Рим своего министра иностранных дел фон Риббентропа, чтобы оценить расстановку сил перед возможным вступлением в Италию в случае расширения конфликта. Риббентроп ясно дал понять, соблюдая при этом внешние дипломатические приличия, что Германия намерена «заняться» Италией в военном плане в случае несоблюдения последней «Стальною пакта». Муссолини чувствовал, что Берлин его «дожимал».
Немецкие армии победоносно маршировали по городам Европы, и с каждым военным успехом Гитлера настойчивость короля, многих генералов и руководителей в различных эшелонах власти становилась все более твердой; многие стали открыто требовать участия Италии в военных операциях. Дуче предпочитал политику выжидания.
Риббентроп покинул Рим 11 марта 1940 года, а через несколько дней состоялась личная встреча фюрера и дуче. Гитлер предложил послать 20 итальянских дивизий для совместного нападения на Францию. Муссолини уже не посмел отказать. Мальта и Египет — цели для итальянского наступления. В Ливии концентрировались крупные итальянские силы, но плохо обстояло дело с транспортными средствами. Предстоящая война угрожала колоссальными жертвами. А если победа не гарантирована?» — спрашивал себя Муссолини.
30 мая Рузвельт прислал дуче личную телеграмму, призывая не вступать в схватку. Американцы, видимо, были хорошо информированы. Русские — тоже. В тот день Муссолини вернулся домой на виллу Торлония с пакетом фотографий и документальных пленок о ходе военных действий. Они производили сильное впечатление. Армии рейха походили на циклон, сметающий препятствия на своем пути. Они разбивали любое сопротивление. «Посмотри на эти военные силы! — восклицал Бенито. — И они почти у наших дверей.
10 июня 1940 года, убедившись, что французская армия разбита, Муссолини принял решение о вступлении Италии в войну на стороне Гитлера, явно надеясь поживиться плодами германской победы.
…Сыновья Муссолини Витторио и Бруно приписанные к аэродрому Гроталья, одними из первых отправились на фронт. Дочь Эдда пошла работать медсестрой Красного Креста и попала в Албанию. Многие министры надели серо-зеленую форму, но зачастую всего на несколько месяцев. Как будто речь шла о курортной или дачной жизни или какой-то другой временной поездке, которая принесет медали и деньги.
Мнения Гитлера и Муссолини по поводу германо-итальянских условий перемирия с Францией расходились. Италия настаивала, чтобы, «исходя из чисто стратегических соображений и учитывая длительность предполагаемых военных операций, были оккупированы французские колонии в Африке». Гитлер, напротив, не видел в этом никакой необходимости, потому что «не сомневался в скорой победе». С французскими колониями в Африке можно было и не спешить.
«Великодушие, которое хочет выказать Гитлер, совершенно некстати, — сетовал дуче. — Я не меньше хочу, чтобы во главе Франции было нужное французское правительство, но, пока не одержана окончательная победа, французские колонии будут представлять собой угрозу. Гитлер здесь совершает большую стратегическую ошибку. Будем надеяться, что его оптимизм одержит верх над моей озабоченностью».
