Алексей Мишагин-Скрыдлов - Россия белая, Россия красная. 1903-1927
За этой потерей последовали другие: чемоданчик с золотыми и серебряными украшениями, безделушками и крупными драгоценностями, положенный матушкой в Императорский банк незадолго до революции в момент, когда существовала угроза наступления германцев на Петроград. Отец так и не смог получить его назад. В начале революции матушке сказали, что подобные вклады эвакуированы банком в надежное место. Нам стало известно, что действительно в глубь России были вывезены крупные ценности, которые в конце концов достались большевикам. Желая спасти оставшиеся у него деньги, отец положил их в Сберегательную кассу, открыв четыре вклада на имена нас всех; он рассчитывал, что революционеры пощадят Сберегательную кассу, в которой хранили свои деньги многие рабочие и крестьяне. Он ошибся: когда большевики опустошали сейфы всех банков, они полностью выгребли и содержимое сейфов Сберегательной кассы.
Отцу было семьдесят пять лет. Его здоровье ухудшилось вследствие лишений, возраста и тревог. Он остался один. Мы были далеко, и новости от нас до него не доходили. Разумеется, прислуги у отца больше не было; его ординарец перебежал к большевикам. Некоторые интриганы нашли в нем легкую добычу, проявив фальшивую заботу о нем. Это были люди нашего круга, которых обстоятельства превратили в мошенников. Я рассказываю это, чтобы показать, что великие социальные потрясения, в которые мы попали, захлестнули даже те слои общества, которые могли считаться самыми невосприимчивыми к ним.
Отец оказался тем более уязвим для мошенников, что его физическая сопротивляемость ослабла. Давали о себе знать многочисленные старые раны. Не имея дров и угля, он простудился и заболел пневмонией. Когда же он начал поправляться, то обнаружил, что из квартиры исчезли почти все вещи, представлявшие хоть какую-то ценность. Ему объяснили, что их спрятали в надежное место. Он поверил, потому что его всегда ясный рассудок начал сдавать точно так же, как и физическое здоровье.
Он практически не спал, опасаясь каждую ночь обыска. Последние несколько тысяч рублей, остававшиеся у него, он спрятал в тайник, под подкладку штор; он их часто перепрятывал и иногда забывал, куда именно.
Вдобавок к нищете перед его затуманенным взором встал призрак голода. С каждым днем, чувствуя себя все более одиноким, отец старался есть как можно меньше. Он ослабел и скончался еще до того, как закончились его запасы продовольствия.
Он умер в полном одиночестве. Когда его хотели обрядить, в квартире не нашлось из чего сделать саван: все белье было украдено.
Так, в лишениях, одиночестве и безвестности, умер мой отец, обладатель многих российских и иностранных орденов, наместник Крыма, участник трех войн, советник трех царей, верный слуга короны и любимый герой народа, которому он тоже верно служил.
Несмотря на то что умер отец при большевистском режиме, его похороны имели некоторую торжественность. Отец был в парадной адмиральской форме, гроб накрыт Андреевским флагом; за гробом шло внушительное число моряков. Флот, я имею в виду старый флот, сохранивший даже в большевизированном Петрограде достаточно уважения к традициям, был представлен в траурной процессии.
Отца обокрали живого; его продолжали обкрадывать и мертвого. На поминках многие так называемые «друзья» и «родственники» прихватывали столь крупные вещи «на память», что наша кузина решила впредь сама заниматься его квартирой, чтобы защитить то, что в ней еще осталось. Она носила другую фамилию и смогла заявить, что не имеет к предыдущему жильцу никакого отношения, когда большевики явились реквизировать наследство моего отца. Все, что удалось спасти, наша кузина спрятала на чердаке, а ключ от него отдала привратнику; тот, являясь пролетарием, был всецело предан отцу, а позднее нашей кузине, поэтому спас вещи от реквизиции. Но через месяц этот человек исчез, предварительно незаметно увезя хранившееся на чердаке. Таким образом, матушка попала в пустую квартиру, где стояла лишь та мебель, что была слишком тяжелой, чтобы ее вывозить.
То, что было спасено от большевистских реквизиций, было расхищено разными лицами.
В Петрограде той поры не было беспорядков, но в его пустынном виде было что-то зловещее. В окнах большинства дворцов и частных особняков выбиты стекла; дома казались мертвыми. На набережной Невы, где жили великие князья, были невооруженным глазом видны следы грабежей и насилия.
Когда, проходя по этим набережным, ты ненадолго останавливался, память возвращала картины прошлого, молодых офицеров, облокотившихся на парапеты, экипажи, везущие какую-нибудь знатную даму или знаменитую своей красотой танцовщицу; сердце сжималось от боли, а меланхоличные мысли, вне всяких политических соображений, обращались к уничтоженному революцией миру, к тому, что было и чего никогда больше не будет.
Глава 17
ТЯЖЕЛАЯ ЖИЗНЬ
В городе были сброшены с постаментов некоторые памятники императорам. Среди пощаженных был памятник Александру III, сохраненный на своем месте за уродливость и нелепость. Памятник стоял на массивном постаменте и изображал грузного императора сидящим на огромной лошади; руку император протягивал к соседнему вокзалу, словно указывая своему народу путь, которым удобнее всего покинуть столицу. Говорят, императрица Мария Федоровна, оскорбленная за своего супруга, отказалась в свое время присутствовать на открытии этого монумента. Большевики сохранили его на прежнем месте, но на постаменте написали золотыми буквами: «Твой гнусный отец был убит нами, сын тоже; а тебя мы оставили служить пугалом для ворон».
Улицы были завалены снегом. Боты стоили дорого, достать их было тяжело; прохожие изготавливали их себе из кусков ковров. Некоторые даже делали боты на продажу. Наша кузина прожила несколько месяцев, разрезая наши ковровые дорожки.
Работало очень мало магазинов. Наступила эпоха НЭПа; то есть большевики, убедившись в экономическом провале чистого марксизма и не имея товаров для раздачи, были вынуждены разрешить частную торговлю, сохранив над нею контроль. Процветание от этого не наступило, но те, кто имел деньги или достаточно зарабатывал, могли нормально питаться. Через два месяца после моего приезда открылись кафе и кондитерские. Пирожные, давным-давно забытая роскошь, поначалу пользовались невероятным успехом. Но затем от них устали и кошельки, и желудки. Чтобы завлечь клиентов, кондитеры обещали возврат денег и дополнительную премию всякому, кто съест больше двадцати пяти пирожных с кремом. Многие люди ходили попытать счастья, некоторым даже удавалось выиграть.
