Федор Кудрявцев - Повесть о моей жизни
И вот мы в вагоне русского поезда, везущего нас в Киев. В вагоне много «победителей». Их громкая грубая речь заглушает сдержанные разговоры на русском и украинском языках.
Неужели виновата революция, что это случилось? И вспомнились мне слова зерновика украинца Степана Барабаша, мнившего свое происхождение от каких-то знатных запорожских предков: «Украина — это не Россия, но Украине без России нельзя, это единое целое».
Рассветало. Из окон вагона стала видна Украина, на которую я глядел первый раз в жизни, но о которой так много читал, много слышал и нежно любил, любил тех товарищей-хохлов, с которыми вместе тосковал по родине в австрийских концлагерях, с которыми вместе мечтал о победе над наглым врагом. И вот эта самая милая благословенная Украина лежит распростертая под сапогом извечного врага, и враг беззастенчиво грабит ее.
На каждой станции мы видели награбленное немцами добро: огромные штабеля мешков с зерном, ящики с каким-то продуктами или изделиями и гурты, гурты скота, а возле них грабители в германской военной форме. Часто можно было видеть, как эти мешки и ящики грузили в вагоны под присмотром немцев русские бескокардные и беспогонные солдаты.
Потом, позже, когда я был дома, мне приходилось слышать насмешливую песенку: «Украина моя хлебородная, немцам хлеб отдала, сама голодная». И вот я вспоминал тогда, как Украина «отдавала» хлеб немцам. Стал виден Киев, мост через Днепр. Это в отдалении. А сейчас поезд подходил к ним через поле недавнего боя. На земле валялись вздувшиеся убитые лошади, исковерканные повозки, перевернутые пушки, ящики и прочий военный хлам. Трупов убитых солдат не было видно, их уже успели убрать.
Поезд подошел к вокзалу. Вечерело. Опять надо думать о ночлеге, но теперь уже под родным небом. А на душе все равно неспокойно. Ведь и здесь могут схватить и снова куда-нибудь засадить в лагерь или услать на работы.
Прошли несколько улиц, вспоминая поговорку «Язык до Киева доведет». Вот и довел. А где преклонить голову в этой «матери городов русских»? Остановились возле одной парадной. На пороге не старый еще швейцар. Напротив поврежденный снарядом дом. Швейцар стал рассказывать о недавних событиях в городе, а мы ему о своей заботе о ночлеге и попросили его помочь нам. Швейцар подумал вслух:
— Не было бы облавы, ребята, военное положение? — Потом открыл дверь в свою конуру под лестницей: — Заходите! — Принес нам кипятку, дал по куску белого хлеба: — Подкрепляйтесь и укладывайтесь.
Мы согрелись кипятком, а еще больше дружеским участием первого же встретившегося на родной земле человека.
Облавы ночью не было. Утром швейцар выпустил нас, пожелав счастливого пути.
Как выехать из Киева, мы не знали. На вокзал идти опасно. Всюду настороженные германцы и австрийцы. На улицах патрули. На перекрестках готовые к действию пулеметы. Нет-нет да прогромыхает броневик. Спрашивая надежных с виду людей, мы добрались до базара, где торговали на русские, германские и австрийские деньги. Было много разной готовой снеди.
Купив у женщины на оставшиеся от Австрии кроны какой-то еды, мы разговорились с ней о событиях в городе. Она, ахая, начала рассказывать, что тут происходило при большевиках:
— Каждый день были бои, каждый день! Очень страшно было! Большевики воевали с кадетами. Ой, сколько было крови! — ужасалась она. — А как пришли германы, так сразу все прекратилось и стало тихо, а большевики тикали.
Эта торговка, видимо, была довольна таким развитием событий. Ее соседка хмурилась и говорила:
— Погоди, еще покажут тебе твои германы.
Так, прислушиваясь к разноречивой оценке событий, мы узнали, что на какой-то улице есть учреждение, занимающееся выдворением солдат из неукраинских губерний в Россию. Это нам и было надо!
Узнав адрес учреждения, мы решили ехать туда на трамвае. На остановке Фролов и Литвинов успели вскочить в переполненный вагон, меня же кто-то оттолкнул, трамвай тронулся, и я навеки расстался без прощания с моими друзьями.
На следующей остановке и на той, что близ учреждения, их не было.
Учреждение — мрачноватый дом — находилось на небольшой малолюдной площади. У подъезда стоял солдат в русской форме с желто-голубым щитком вместо кокарды, «жовто-блакитный», как их называли. Это был солдат контрреволюционной Центральной рады (правительства). Я подошел к нему и спросил, не приходили ли сюда два парня в черных шляпах? Солдат опасливо оглянулся и торопливо заговорил:
— Никто не приходил. Уходи поскорей отсюда, а то заберут, пропадешь.
— А что здесь такое? — опешил я.
— Уходи! — вскинул солдат винтовку. — Не приказано разговаривать!
Я поспешил поскорей убраться. Я понял, что это, вероятно, была охранка, и солдат просто предостерег меня от беды. Еще друг?
Я снова, теперь уже один, пошел на базар поискать друзей. Напрасно. Но моя догадка об охранке подтвердилась. Там же кто-то назвал мне адрес «русского министерства», куда, мол, русским можно обращаться по разным вопросам. Я пошел туда.
С опаской вошел в канцелярию. Встретили вежливо. Выслушали и сказали, чтобы я шел на сборный пункт, Пироговская ул., 9, бывшая гимназия. Отсюда-де, как только набирается достаточно на эшелон людей, так их отправляют к большевикам. Так оно и оказалось. Прихожу на Пироговскую. Парадная открыта. В вестибюле толпятся люди в военном без погон и кокард и в штатском. Одни мужчины. Объясняют, что ждут отправки в Россию. В первом этаже ночью теплее, но все места заняты. Есть титан с кипятком. Вход и выход отсюда свободный. Никакого начальства. Поднимаюсь во второй этаж. В коридоре гуляет сквозняк. В конце коридора стена разворочена снарядом. В пролом видна улица. Кудрявится молодой листвой какой-то садик. В помещениях двухэтажные нары. Много свободных мест. Устраиваюсь рядом с кем-то лет тридцати, в штатском. Он здесь третий день. Просит меня присмотреть за вещами. Сам уходит. Через час возвращается. Угощает меня едой. Я отказываюсь, только что поел.
Темнеет. Свету нет. Все устраиваются спать. Утром выясняется, что кипятку нет. Жаловаться некому. Срабатывает самодеятельность. Достали дров. Согрели титан. Пьем горячий кипяток с белым хлебом. Блаженство! Так живем в ожидании отправки трое суток. Поодиночке, по двое подходят новые люди, которым тоже в Россию. Здесь это родное слово мне странно слышать, будто Украина это не часть России.
В вестибюле топчутся два-три монаха. Торгуют святыми сувенирами из Киево-Печерской лавры. Выбор большой. Все поделки иноков. Покупаю на память красный кипарисовый крестик с дырочкой посредине. Посмотришь в дырочку на свет и увидишь лавру. Я дивился такому сильному увеличению стеклышком в крестике такой маленькой картинки.
