Валентин Фалин - Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания
Лично у меня установились с послом ФРГ партнерские или, может быть, точнее – коллегиальные отношения. Диспуты вокруг самых каверзных проблем шли обычно в спокойном ключе. Никому из нас двоих не доставляло удовольствия ставить другого в неловкое положение. Климат известного доверия и теплоты стоил выше сиюминутного злорадства.
Аллардту почему-то захотелось сделать меня сыном археолога. Узнав об этом из газетного материала, я не преминул обратить внимание посла на вкравшуюся неточность. Он не придал эпизоду значения. Мне показалось излишним его переубеждать. «Сын археолога» и любитель археологии будут заниматься раскопками сообща.
Раскапывать было что. По несуразности наносы, образуемые деятельностью человека, именуются «культурным слоем». Из-за этого культурного бескультурья разрушаются и гибнут архитектурные памятники, возводившиеся их творцами на века. В политике новые «культурные слои» перекрывают целые цивилизации. И в самом прямом, и в переносном смысле. Ни один континент не избежал этой участи. Европа испила свою чашу в несколько приемов и полной мерой.
Вторая мировая война. Что касается Германии, Советского Союза, Европы в целом, она почти без паузы уступила место войне холодной. Вчерашний союзник стал для трех западных держав врагом, враг – союзником. А для немцев? Как им разобраться, кто прав и кто виноват? Не продолжить ли некогда затеянное, увещевая себя, что проиграна не война, а не повезло в сражениях? Почему бы нет, если Соединенные Штаты почти готовы признать: промашку дали американцы с выбором союзника в 1941 г., надо бы ее исправить.
В этой кромешной тьме еще предстоит основательно разбираться. Исходя из фактов, а не по принципу «на свой-чужой рассчитайсь», господствовавшему почти полвека.
Начни в подробностях говорить обо всем, что я знаю, что передумал, где сам попадал в поле притяжения силовой философии, это заняло бы множество страниц, но в конце обязательно ждал бы вывод: самым страшным злом, чумой XX в. является милитаризм. Безразлично, какого происхождения и пошиба, какими теориями осененный. Взявший в полон большую часть человечества и обирающий перво-наперво уже обездоленных, милитаризм и сегодня не сдал господствующих высот. Он и сейчас не спеша, со вкусом высматривает очередные жертвы.
Как ни смотри на холодную войну – возьмем масштаб, – она охватила всю планету целиком; или уровень мобилизации материальных средств и людей – в нее было вовлечено больше ресурсов, чем в обеих мировых войнах, вместе взятых; или число жертв – и по этому показателю она превзошла 1914–1918 гг., ее должно квалифицировать как третью мировую войну, которую по меньшей мере одна сторона вела до победного конца. Это не претензия на оригинальность. Нет, всего лишь освежение в памяти давнего откровения президента США Г. Трумэна, который, отвечая на соответствующий вопрос, с присущей ему прямотой заявил:
– Холодная война есть та же война, лишь ведомая другими методами.
Ему, президенту США, было виднее. Он ее затевал.
Но я отвлекся. Стол московских переговоров (употреблю в собирательном значении этот термин) ломился, но не от свежих мыслей о том, как переустроить двусторонние советско-западногерманские отношения, к обоюдному удовлетворению и на пользу Европе. А от скопленных за десятилетия риторики взаимных претензий и обвинений, подшитых в несчетных досье. Сами досье отличались кособочиной – если требовалось упрекнуть другого, обнаружить его ущербность, то навалом примеров различного достоинства. Куда беднее был ассортимент положительных познаний. Они не возбуждали интереса экспертов.
В несколько заходов Громыко проигрывал со мной, как могут выглядеть открытие и первый этап обмена мнениями. Министр предложил мне перевоплотиться в Аллардта и заговорить его голосом. Может быть, я чуть перестарался, но как-то Громыко менее шутливым тоном заметил:
– Надеюсь, с реальным Аллардтом будет полегче.
Позднее, правда, когда сводились впечатления от двух встреч с делегацией ФРГ, министр с усмешкой на устах констатировал:
– Мы не обманулись в ожиданиях и не посулили лишнего нашему руководству. Жаль времени, оно впустую утекает.
Моя реплика о том, что немцы ведут пока диалог больше сами с собой и что, не разобравшись в себе, они вряд ли станут брать быка за рога, не пришлась Громыко по душе.
– Что вы защищаете их тактику на затягивание переговоров? Почему-то все хотят, чтобы мы входили в их положение, и не принимают в расчет наши интересы.
– Статус великой державы влечет массу неудобств, – пытался я сбить нахлынувшее на министра недовольство. Если его заклинит на посылке – Бонн игры играет, то пиши пропало. – Правительству В. Брандта – В. Шееля приходится труднее, чем нам, – продолжал я свою мысль. – Мы требуем, чтобы западные немцы сблизились с нами во взглядах на реалии. Для Бонна это почти равнозначно смене вех.
– Вы бы придумали словечко похлеще, назвали бы Брандта с Шеелем революционерами, – отозвался Громыко.
По вопросам, которые он задавал, было видно, что мои аргументы все же побудили его задуматься, а заметки, делавшиеся размашистым почерком и, как всегда, почему-то наискосок листа, обещали, что кое-какие мотивы попадут в его доклад наверх.
Министр дал совет, который надо было понимать как наставление: беседы за официальным столом не исключают и, больше того, предполагают систематические встречи неформального свойства. Устраивайте для делегации ФРГ протокольные мероприятия, не уклоняйтесь от приглашений посла. Пусть сотрудники отдела, «на которых можно положиться», на своем уровне налаживают рабочие контакты с западногерманскими дипломатами. Только (Громыко не может по-другому) каждый сотрудник должен быть тщательно проинструктирован. «Лично вами», – подчеркивал он. Жду, что добавит: «И под вашу ответственность». Нет, сакраментальная формула на сей раз не всплыла.
Термин «рабочие контакты» у дипломатов означает позволение стать нормальными людьми. Немножко чопорный Аллардт как-то поеживается в «раскованной атмосфере». Где это слыхано – советские и западногерманские официальные представители вместо воспроизведения текстов инструкций сыплют шутками, про которые «до рождества Хрущева» мрачно острили: объявлен конкурс на лучший политический анекдот; первая премия – пять лет, вторая – три года и три поощрительных премии по году тюрьмы.
Неведомыми путями – склонен думать, не от советских собеседников – кое-какие из наших вольностей перекочевали на страницы западногерманского журнала «Шпигель». Журнал в Москве читали не одни любители изящной словесности, в чем я вскоре получил возможность убедиться.
