Алоис Цвайгер - Кровавое безумие Восточного фронта
Мои товарищи из Аахена были весьма озабочены стремительным продвижением войск союзников с Запада. В разговорах в землянках всегда задавался один и тот же вопрос: сколько нам еще здесь в дерьме и грязи проливать кровь? Сколько еще нас должно подохнуть? Ведь исход войны был предрешен — это понимали все. Втихомолку мы желали ответственным за нее самого дурного конца, но выражать подобные мысли вслух опасались. Выпив приличную порцию шнапса, можно было на время позабыть о скотской жизни-, но ведь нужно было еще и в любую минуту быть готовым дать отпор противнику.
Однажды на нашем командном пункте появились двое членов НСДАП в коричневой форме и завели разговор о скором контрнаступлении, новом чудо-оружии фюрера и, разумеется, об окончании войны. Молча, с серьезными лицами, без комментариев мы их выслушали. Едва русская артиллерия начала обычный беспокоящий огонь, как наши партийцы мигом испарились.
Постепенно с первыми ночными заморозками приближалась зима, и мы получили из обоза зимнее обмундирование. 7 ноября 1944 года в Красной Армии был праздничный день. Это мы скоро почувствовали по огненному шквалу из «сталинских органов» («катюш») и минометов. Жутко звучало ночью улюлюканье перепившихся азиатов, что-то оравших нам. Ситуация на фронте становилась все тревожнее. Глубина воды в окопах доходила почти до 80 сантиметров. Чтобы окончательно не промокнуть, мы на авось выскакивали из окопов и мчались вдоль них так, чтобы не попасть под пули противника. Черт бы побрал эту окаянную восточную позднюю осень!
Часть деревни Липски Буды вблизи линии фронта в районе излучины Вислы. 1944 год
Тогда, 13 ноября 1944 года, я получил телеграмму от матери, в которой она сообщала, что во время воздушного налета на Дюссельдорф наш дом и производственная территория, где работали родители, полностью разрушены. Мой отец с тяжелым ранением лежал в городской больнице. Я без промедления получил несколько дней отпуска по семейным обстоятельствам и с ближайшей железнодорожной станции выехал на единственном курсирующем в этом районе паровозе. Первым же поездом для отпускников с фронта я довольно быстро доехал до Дюссельдорфа и был потрясен видом превращенных в руины улиц. Трамвай, часто останавливаясь, пробирался мимо груд битого кирпича. Мой отчий дом был полностью сожжен и разрушен зажигательными и фугасными бомбами, вместе с ним и маленькое производственное помещение. Бомбы не пощадили и служебный автомобиль отца. Мать (слава богу, она была цела и невредима) я отыскал в полуразрушенном соседнем доме, где она нашла временный приют. У нее уцелела лишь сумочка с документами и ключ от дома. Я навестил отца в больнице, он до сих пор не мог оправиться от шока, вызванного ранением. На все лицо синел отек — у него в четырех местах был перелом черепа, правое плечо раздроблено, но руку удалось сохранить в результате удачной операции. Я видел, что ему тяжело говорить, но мы все же обсудили самое важное. Отец был владельцем фирмы с 30 рабочими, и теперь она осталась без руководителя. Необходимо было без промедления обсудить с бухгалтером, что делать, и поставить в известность всех заказчиков о том, что произошло. За два дня отпуска я сумел решить все, казалось, нерешаемые проблемы. Дней отпуска не хватило, и я был вынужден ходатайствовать о продлении отпуска у местного функционера НСДАП. Тот с порога наорал на меня, мол, у нашего фюрера (Адольфа Гитлера) каждый солдат на счету, так что ни о каком продлении отпуска не может быть и речи. Меня такой оборот никак не устраивал, я продолжал настаивать на своем. В конце концов после грубой перепалки я все же смог убедить его продлить мне на два дня отпуск. Их мне хватило для решения только первоочередных вопросов. Покончив с ними, я снова с объемистым «тормозком» отправился на Восточный фронт довоевывать.
За долгие часы в пути на восток я размышлял о дальнейшем ходе войны: что станет с нашей прекрасной Германией, если все большие города друг за другом превратятся в груды развалин? Если неприятель оккупирует ее? Каким же чудовищным преступлением было сейчас продолжать эту бессмысленную войну! Уже и так более чем достаточно молодых и здоровых людей принесли себя в жертву, к чему же, в таком случае, множить эти жертвы? Да, Германии предстояли очень и очень непростые годы — что мог поделать народ с преступной фашистской кликой? При всей любви к Отечеству теперь для меня первоочередной задачей стало выжить, выжить, не отказываясь от исполнения своего солдатского долга.
Божница в окружении трех берез у деревни Липски Буды. Август 1944 года
Было уже по-зимнему холодно, землю успело припорошить снегом, когда я вернулся к своим товарищам на нашу старую позицию. Первым делом я доложил о прибытии своему командиру гауптману Хойселю. Своим товарищам в землянке связных я рассказал о том, как обстоят дела дома, о том, сколько там сейчас убитых, раненых и какие лишения приходится терпеть населению. Воздушные атаки англичан и американцев становились все интенсивнее, и народ изнывал на скудном карточном рационе продовольствия. Мало радостного сообщили и мои друзья о том, что происходит на нашем участке фронта. Нехватка боеприпасов была настолько острой, что открывать огонь из пулеметов позволялось только во время атаки неприятеля. Русские, быстро узнав об этом, чуть ли не разгуливали по ничейной земле. Когда наши саперы с наступлением темноты заминировали участок территории у наших окопов, русские ночью тут же разминировали его, так что их прогулки по полосе продолжились — стрелять по ним было нечем. Такая была картина шестой военной зимы на нашем участке фронта. Что касается артогня, им нас угощали регулярно, пока окончательно не измотали и не перебили нас — чем мы могли ответить русским?
А потом произошел и вовсе жуткий случай. В одну из туманных ночей в нашу землянку ввалились несколько человек русских с «Калашниковыми».[16] Один из них на ломаном немецком потребовал сложить оружие и следовать за ними. Мы оказали сопротивление, один товарищ был в этой схватке смертельно ранен, другой спасся бегством и сообщил, что случилось. Гауптман Хойсель на это лишь негромко выругался. Даже несмотря на этот инцидент, вопрос с боеприпасами так и не был решен. Ну, скажите на милость, что вообще делать боевому подразделению, если на стрельбу по противнику, по сути, наложили запрет, разрешив открывать огонь только в «исключительных обстоятельствах»?
Так и проходили эти первые недели зимы, с сильными ночными заморозками, с толстым снежным покровом и бесконечно длинными ночами. Правда, периоды слякоти и грязи закончились. Обозные транспортные средства, то есть лошадиные упряжки, легко добирались до передовой.
