Григорий Речкалов - В небе Молдавии
- Документики-то, гражданин, или как там тебя величать, имеются? - уже совсем агрессивно спросила она.
Такое обращение меня взорвало:
- Есть, да не про вашу честь.
Я вытащил комсомольский билет и протянул его председателю колхоза.
Председатель внимательно полистал билет, я тем временем раскрыл планшет с картой маршрута, объяснил ему, куда и за кем лечу.
- Покажь звезды на крыльях, ежели наш! - выкрикнула смуглявая молодуха. - Где они?
- Камуфляж, тетушка, потому и звезд не видно.
- Ишь ты, какими фашистскими словами гутарит,- сердито зашептала рослая женщина в цветастой косынке.
- Погодите, погодите. Надо нагнуться и посмотреть на крылья снизу вот и заметите звезды.
- А может, там бомбы? Не нагибайся, Кузьмич! - подскочила Мотря к председателю колхоза.
Кузьмич нагнулся. Звезды на крыльях были и комсомольский билет был подлинный, так что Кузьмич успокоился. Не так-то просто оказалось убедить ширококостную Мотрю.
- Знаем мы фашистское отродье! - Она обращалась больше к народу, чем ко мне. - И звезды на крыльях нарисовать могут, и комсомольский билет подделать. А почему он без военной амуниции? Наши летчики так не летают.
- Да знаешь ли ты, такая-сякая! Я с фронта! За командиром новым лечу! - и, распахнув комбинезон, запальчиво и угрожающе подошел к ней вплотную. Вот она, наша амуниция, кровавым потом пропитана!
Это погубило меня окончательно. Под комбинезоном была тонкая шерстяная майка, купленная по случаю в Бельцах. Иностранная фирменная марка, что-то вроде орла с короной, четко выделялась на светло-коричневом фоне.
- Бабоньки, люди добрые, побачьте, - закричала Мотря, - на нем знак фашистский!
Крик ее подхлестнул колхозников. Пожилые и молодые, даже мальчишки все они двинулись на меня угрюмой стеной. В руках замелькали вилы.
- Погодите, товарищи...
Я быстро взобрался на крыло и попытался успокоить разъяренную толпу.
- Честное слово, свой я, свой! Советский! Вот и пистолет...
Но не тут-то было.
- Бабы, не пускай рыжего в кабину, улетит, - визжал кто-то, - знаем мы таких "своих".
- Отдай пистолет! - истошным голосом заорала Мотря.
- Ну нет, - я зло вытянул "ТТ" из кобуры, - этого не дождетесь.
Уже кого-то верхом послали в город за милицией, а я все еще продолжал доказывать свое происхождение. Не обошлось без крепкой ругани, которая, кажется, возымела действие и больше другого утвердила всех в мысли, что я русский.
Было совсем темно, когда председатель колхоза, наконец, решил смилостивиться. Я влез в кабину, скомандовал:
- Зальем мотор.
- Есть залить, - ответил Кузьмич.
- К запуску...
Вместо привычного "есть к запуску" снова раздался крикливый голос Мотри:
- Граждане селяне, я против того, чтобы этого типа отпускать. Пусть проверят органы. Кто за мое предложение, прошу поднять руки.
Выглянув из кабины, я увидел колхозную демократию в действии. За Мотриной рукой робко потянулась вверх одна рука, другая. Уже увереннее пятая, десятая...
Председатель пожал плечами, сердито сплюнул и предложил:
- Пойдемте до села. Подождем, пока приедут из города.
Понося в сердцах бдительную Мотрю, я оттащил самолет на прежнее место и накрепко привязал его.
Из города приехали поздно вечером. Знакомый воентехник с обслуживающей нас аэродромной базы сразу рассеял подозрения. А когда все передряги уладили, нас попросили выступить перед населением.
В низком зале бревенчатого клуба народу собралось битком. Все село хотело послушать фронтового летчика. До этого мне как-то не приходилось выступать перед большой аудиторией. Я оробел. Запинаясь и путаясь, рассказал, как воюют наши летчики, пехотинцы.
Мне долго и дружно аплодировали, потом стали задавать вопросы.
- А правда, что фашистские самолеты - бесшумные?
- Скоро кончат "заманивать" врага в глубь страны?
- Может, встречал моего Василя Пересунько? - интересовалась старушка.
- И моего Орхипа Спичко! - подхватила молодая русоволосая женщина с ребенком на руках.
После собрания председатель колхоза привел меня на ночлег в добротную, чистую хату. У калитки нас встретила... тетка Мотря. Рядом с ней стояла статная красивая молодуха, та самая, которую я назвал "тетушкой".
Красный от стыда, я с трудом переступил порог комнаты, где был уже гостеприимно накрыт стол.
- Знакомьтесь, сидайте вечерять. То моя племянница.
- Таня Смирнова из Моршанска,- протянув теплую руку, представилась "тетушка".
Над блестящими синими глазами брови с изломом, такие же густые и черные, как и волосы, во всю щеку разлился нежный румянец. Рядом с ней, среди такого непривычного теперь для меня уюта, я почувствовал себя неотесанным чурбаном.
Был поздний час. Спать меня уложили в горенку, когда все поднялись из-за стола. Хозяйская пуховая постель, прохладные простыни, звон прибираемой посуды - все было знакомо и в то же время волшебно. В раскрытое окно тянуло сладкой, как мята, землей и чем-то необъяснимо родным, деревенским. Все мое существо охватила истома. Я повернул голову.
За перегородкой, на фоне тонкой кисеи, освещенная тусклым светом лампы, стояла Таня. Вся в белом, стройная, гибкая, она напоминала сейчас березку в прозрачной пелене тумана.
Я лежал, не шевелясь, не отрывая взора от этого видения. И чувствовал себя как в детстве, когда заглядывал в недозволенное. Девушка, видно поняла, что я за ней наблюдаю, шевельнулась.
- Спите, - произнесла она с материнской заботой и прикрутила лампу. Мне стало стыдно. Стыдно от того, что так просто разгадала меня эта дитя-женщина. Ее голос чем-то напомнил голос жены.
Фиса... Где она, именно теперь, в этот момент? Я пересчитал дни разлуки с семьей - дни, потребовавшие такого напряжения духовных и физических сил. Их было не так уж много. Но казалось, с тех пор прошла вечность. Я вспоминал глаза жены в минуту отъезда, ее одинокую фигурку на краю перрона.
Нет, как бы ни были круты события, велико расстояние - тоску по любимой ничем не приглушишь.
С того дня, когда началась война, я посылал жене множество телеграмм и писем по разным адресам, но ни одного ответа не получил. Жила она, наверное, без денег, а я даже не знал, куда переслать ей денежный аттестат.
"Завтра еще раз пошлю в Свердловск телеграмму,- засыпая, решил я про себя. - Из тыла-то, может, лучше дойдет".
Утром, едва встав с постели после мертвецкого сна, я увидел, что вся моя одежда и комбинезон выстираны и аккуратно отглажены. Даже сапоги, начищенные, стоят у порога. В хате нашлась и бритва. Подавая полотенце, хозяйка заметила:
- Хоть и дюже гарна твоя майка - отродясь такой не видывала, - но спорол бы ты эту бисову курицу.
Простились мы как родные.
