Вальтер Беньямин - Московский дневник
138 Собачья площадка, уничтожена в ходе реконструкции и строительства Нового Арбата.
139 Бытовой музей 40-х гг. был основан также по инициативе Н.Д. Бартрама.
140 Фильм Фрица Ланга (1890–1976) «Метрополис» (1926) – одно из наиболее ярких проявлений экспрессионизма в кино.
141 Музыка к балету «Сильфида» (1832) написана французским композитором Ж. Шнейцгоффером (1785–1852).
142 Троице-Сергиева лавра.
143 Постановка «Ревизора» в Большом театре была ответом представителей традиционного театра Мейерхольду. В ней участвовали актеры разных театров: упомянутый Беньямином M.A. Чехов (МХАТ 2-й), А.А. Яблочкина(Малый театр), С.Л. Кузнецов (Малый театр) и др. Зал для постановки был явно выбран для достижения наибольшего общественного резонанса.
Приложения
Дорогой господин Кракауэр![3]
Я мог бы привести кое-какое оправдание своего долгого молчания. Лучшим будет то, что Ваше последнее письмо ко мне заканчивается словами: «Для кого писать? Знаете ли Вы ответ?» Над таким вопросом действительно можно промучиться целых два месяца и не прийти ни к какому результату. Если же по правде, то я боролся здесь несколько недель с внешним морозом и внутренним огнем – надеюсь, не напрасно. Ноу меня почти не остается сил для текущей работы, которую я должен закончить. Близится мое возвращение. Пожалуйста, пишите мне на мой адрес в Груневальде. Отсюда я все равно не смогу дать подробных вестей, поскольку мне надо до последнего момента наблюдать и размышлять, чтобы потом написать сколько-нибудь вразумительный итог моей поездки – который никак не может претендовать на большее, чем беглая картинка Москвы. Правда, смотреть на этот город можно без конца. Говорили ли Вы с Ротом? Он должен дать Вам для меня статьи, и я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы могли послать их мне в Груневальд. В надежде обнаружить в моей домашней почте и Ваши последние работы («Орнамент массы») и др., с сердечным приветом
Ваш Вальтер Беньямин
Д-р. В. Беньямин
Москва
Гост. «Тироль»
Садовая Триумфальная
Вашу рецензию на Кафку я пока отложу, чтобы прочесть ее после того, как познакомлюсь с романом «Замок».
Москва
1
Быстрее, чем саму Москву, учишься в Москве видеть Берлин. Для того, кто возвращается домой из России, город выглядит словно свежевымытый. Нет ни грязи, ни снега. Улицы в действительности кажутся ему безнадежно чистыми и выметенными, словно на рисунках Гроса. И жизненная правда его типажей становится также очевидной. С образом города и людей дело обстоит не иначе, чем с образом состояния духа: новый взгляд на них оказывается самым несомненным результатом визита в Россию. Как бы ни были малы знания об этой стране – теперь ты умеешь наблюдать и оценивать Европу с осознанным знанием того, что происходит в России. Это первое, что получает наблюдательный европеец в России. С другой стороны, именно поэтому путешествие оказывается такой четкой проверкой для тех, кто его совершает. Каждый оказывается вынужденным занять свою позицию. Правда, по сути, единственная порука правильного понимания – занять позицию еще до приезда. Увидеть что-либо именно в России может только тот, кто определился. В поворотный момент исторических событий, если не определяемый, то означенный фактом «Советская Россия», совершенно невозможно обсуждать, какая действительность лучше или же чья воля направлена в лучшую сторону. Речь может быть только о том, какая действительность внутренне конвергентна правде? Какая правда внутренне готова сойтись с действительностью? Только тот, кто даст на это ясный ответ, «объективен». Не по отношению к своим современникам (не в этом дело), а по отношению к событиям (это решающий момент). Постигнуть конкретное может лишь тот, кто в решении заключил с миром диалектический мирный договор. Однако тот, кто хочет решиться, «опираясь на факты», поддержки у фактов не найдет. Возвращаясь домой, обнаруживаешь прежде всего вот что: Берлин – пустынный для людей город. Люди и группы людей, двигающиеся по его улицам, окружены одиночеством. Несказанной кажется берлинская роскошь. А она начинается уже на асфальте. Потому что ширина тротуаров поистине царская. Они превращают последнего замухрышку в гранда, прогуливающегося по террасе своего дворца. Величественным одиночеством, величественной пустынностью наполнены берлинские улицы. Не только на западе. В Москве есть два-три места, где можно продвигаться без той тактики протискивания и лавирования, которую приходится осваивать в первую неделю (вместе с техникой хождения по льду). Когда входишь в Столешников, можно вздохнуть: здесь можно спокойно останавливаться перед витринами и идти своей дорогой, не включаясь в лавирование, к которому приучил большинство узкий тротуар. Однако насколько наполнена эта узкая, запруженная не только людьми полоска и насколько вымершим и пустым оказывается Берлин! В Москве товар везде выпирает из домов, висит на заборах, прислоняется к решетчатым оградам, лежит на мостовых. Через каждые пятьдесят метров стоят женщины с сигаретами, женщины с фруктами, женщины со сладостями. Рядом корзинка с товаром, иногда на маленьких санках. Пестрый шерстяной платок защищает яблоки или апельсины от холода, две штуки – как образец – лежат сверху. Тут же сахарные фигурки, орехи, конфеты. Выглядит так, будто бабушка собрала в доме все, чем можно порадовать внуков. И вот остановилась по пути, чтобы передохнуть. Берлинским улицам не знакомы такие торговые точки с санками, мешками, тележками и корзинами. В сравнении с московскими они выглядят словно только что подметенная пустая гоночная трасса, по которой безрадостно мчится группа участников шестидневной гонки.
2
Кажется, будто город открывается уже на вокзале. Киоски, уличные фонари, кварталы домов кристаллизуются в неповторимые фигуры. Однако все обращается в прах, как только я принимаюсь искать название. Я должен ретироваться… Поначалу не видишь ничего, кроме снега, грязного, уже слежавшегося, и чистого, который потихоньку добавляется. Сразу по прибытии возвращаешься в детство. Ходить по толстому льду, покрывающему эти улицы, надо учиться заново. Хаос домов настолько непроницаем, что воспринимаешь только то, что ошеломляет взор. Транспарант с надписью «Кефир» горит в вечернем полумраке. Я запоминаю ее, как будто Тверская, старая дорога на Тверь, на которой я сейчас нахожусь, все еще действительно старый тракт, и вокруг пустота. Прежде чем я открыл истинную топографию Москвы, увидел ее настоящую реку, нашел ее настоящие холмы, каждая магистраль была для меня спорной рекой, каждый номер дома – тригонометрическим сигналом, а каждая из ее огромных площадей – озером. Только каждый шаг при этом делать приходится, как уже говорилось, по льду. И как только слышишь одно из этих названий, фантазия мгновенно воздвигает вокруг этого звука целый квартал. Он еще долго будет сопротивляться возникшей позднее реальности и упрямо оставаться в ней, словно стеклянное сооружение. В этом городе поначалу множество пограничных шлагбаумов. Но однажды ворота, церковь, которые были до того границей новой местности, неожиданно становятся серединой. И тогда город превращается для новичка в лабиринт. Улицы, которые, по его мнению, были в разных местах, схлестываются вместе на одном из углов, как вожжи от пары лошадей в кулаке кучера. В какое количество топографических ловушек он попадает, можно показать во всей захватывающей последовательности только в кино: город переходит против него в оборону, маскируется, спасается бегством, устраивает заговоры, заманивает в свои кольца, заставляя пробегать их до изнеможения. (Это можно истолковать и очень практично: для приезжих в больших городах в сезон следовало бы показывать «ориентирующие фильмы».) Однако в конце концов побеждают карты и планы: вечером в постели фантазия жонглирует настоящими домами, парками и улицами.
