Тим Бёртон - Тим Бёртон: Интервью: Беседы с Марком Солсбери
Что мне всегда нравилось в актерах фильмов ужасов, таких как Винсент Прайс или Питер Кашинг, — это их обособленность. Эти актеры всегда как бы сами по себе и хотя играют главную роль в фильме, но видом своим словно внушают окружающим: «Меня нельзя беспокоить, мне нужно делать свою работу, заканчивать исследование». Они, безусловно, умны, но что происходит у них внутри, догадаться невозможно. Их окружает ореол некой тайны. Вы чувствуете, что они одиноки, не слишком общительны, их мучают какие-то нерешенные проблемы, что-то происходит в их головах. И у вас устанавливается с ними внутренняя связь. Все это есть в «Сонной Лощине», изначально присуще материалу фильма и представляет для меня его основную притягательную силу. А Джонни здесь действительно хорош, он по-своему продолжает эту линию Прайса—Кашинга.
Бёртон признаёт, что сам испытывает ощущение обособленности, а главное в его жизни — то, что происходит в голове.
В определенные фазы своего существования ты пытаешься стать более открытым, в другие периоды ощущаешь потребность замкнуться в себе. Меня с годами все больше влечет к уединению. Нельзя сказать, что я становлюсь каким-то полоумным отшельником. Просто по-настоящему хочется делать лишь что-то конкретное, осязаемое, а этот фильм был хорош именно тем, что давал такую возможность. Я счастлив, когда могу сосредоточиться на том, чем занимаюсь, испытываю при этом огромный прилив энергии. В последнее время я не слишком-то следил за тем, что происходит в кинобизнесе или в Соединенных Штатах. Лучше поменьше обращать на это внимание, стараясь самому делать то, к чему у тебя лежит душа. Весь этот бизнес так сиюминутен: сейчас ты им нужен, в следующий миг — уже нет, потом опять нужен. Вначале, когда никто толком тебя не знал, все казалось гораздо более легким: ты просто занимался своим делом, не попадая в поле действия локаторов, если можно так выразиться. Теперь же на тебя навешивают какой-нибудь ярлык: «Он любит всякие странные штуки» или «Он тратит слишком много денег», — любой приговор могут вынести. Так уж сложилось в Голливуде: они любят ставить на все клеймо. Эти ярлыки остаются с тобой, пока их не сменят на новые.
Место действия «Сонной Лощины» важно для Бёртона не менее, чем отождествление себя с Икабодом Крейном.
Последние лет семь я довольно много времени провел на севере штата Нью-Йорк. Всю свою жизнь стараюсь при случае уехать куда-нибудь за пределы Лос-Анджелеса: это открывает передо мною новые возможности. Если же я слишком долго сижу в Голливуде, словно замыкаюсь внутри себя. Так что иногда я жил на севере штата Нью-Йорк, снимал домик в тех краях, — у меня там друзья. Жил близ Покипси, родины Эда Вуда, на небольшой ферме. У меня была маленькая студия для рисования, я много гулял по яблоневым садам. Хорошее было время для размышлений. Чувствовал себя как в Лондоне, на съемках «Бэтмена». Люблю смену времен года, обожаю осень, а красота долины Гудзона просто завораживает. Едешь по ней на автомобиле, видишь крошечные города и церквушки. Эти края производят незабываемое впечатление, что хорошо передано в рассказе Ирвинга. К тому же это одно из немногих мест в Америке, где чувствуешь присутствие призраков. Конечно, и в Европе во многих местах испытываешь подобные ощущения, но в долине Гудзона они особенно сильны.
Первоначально «Сонную Лощину» собирались снимать в местах, где происходит действие рассказа, в каком-нибудь городке на севере штата Нью-Йорк и в долине реки Гудзон, включая Территаун, или даже в Стербридже, штат Массачусетс. Думали даже использовать деревушки голландских колонистов и городки, воссозданные реконструкторами. Однако подходящего места для съемок найти так и не удалось, к тому же в штате Нью-Йорк отсутствовали студийные площади, необходимые для размещения многочисленных декораций. Волей-неволей пришлось искать что-то еще, и тогда Рудин предложил Англию. «Мы приехали в Англию, рассчитывая найти идеально устраивающий нас маленький городок, — вспоминает продюсер Адам Шредер, — но его все же пришлось строить». Съемочный период продлился с 20 ноября 1998 года до апреля 1999-го, включая месячные натурные съемки в долине Лайм-Три, на землях поместья Хамблден, близ Марлоу в Бекингемшире. Именно там вокруг небольшого утиного пруда был выстроен городок Сонная Лощина в стиле, который художник фильма Рик Хайнрихс назвал смесью «колониального экспрессионизма» и Доктора Сьюза.
Очень большое значение имеет место действия этой истории, вот почему так смешно и странно было оказаться здесь, в Великобритании. Но долина Лайм-Три, где мы выстроили город для съемок, напомнила мне о долине Гудзона, и это было замечательно. И лес, который мы соорудили в студийном павильоне, был похож на тот, что я видел на севере штата Нью-Йорк, хотя в голову лезли мысли: «Может быть, это оттого, что мне здесь нравится, и я просто выдаю желаемое за действительность?» Давным-давно мы сделали макет города, а когда приехали на место, оно странным образом оказалось похоже на этот макет. Удивительно, если удается сделать натуру похожей на съемочный павильон, нагнав в атмосферу побольше дыма. На киностудии «Хаммер филмз»[106] часто это делали, чтобы натура выглядела как съемочный павильон и наоборот. Все великие «хаммеровские» фильмы ужасов имеют очень красивый антураж — еще одна причина, почему я захотел снимать «Сонную Лощину».
Хотя «Хаммер филмз» начинала в 1930-е годы как прокатная компания, наибольшую известность она приобрела новыми интерпретациями таких классических персонажей фильмов ужасов, как Дракула, Франкенштейн, Человек-волк и Мумия. Первая из них — «Проклятие Франкенштейна»[107] (1957). Кровавые, переполненные цветущей женской плотью, пронизанные едва сдерживаемым сексуальным напряжением, фильмы ужасов «хаммеровского» периода после их демонстрации по всему миру принесли кругленькую сумму и сделали известными всем имена Питера Кашинга и Кристофера Ли, который больше всего прославился в образе Дракулы.
Фильмы эти, жуткие и дерзкие, замечательны какой-то эмоциональной простотой, а еще — чувством радости. Я испытывал его, когда смотрел эти фильмы, а потом пытался воспроизвести эту же радость в том, что снимал сам. Забавно, но, когда смотришь «хаммеровские» фильмы сейчас, возникает ощущение, что следы их влияния — повсюду. То же происходит и с фильмами Диснея: в памяти они оставляют более глубокий отпечаток, чем когда непосредственно их смотришь. Во всех «хаммеровских» фильмах ужасов есть замечательные моменты. Снятые в огненно-кровавых тонах, они производят впечатление какой-то мрачной красоты.
