Ирма Кудрова - Путь комет. После России
Безрезультатно.
Как и предыдущая поэма Цветаевой «Перекоп», французский «Молодец» остается неопубликованным.
5За всеми этими неудачами стояла уже не только цветаевская непрактичность или невезучесть — стоял экономический кризис. Он разразился более двух лет назад и день ото дня набирал силу.
Париж был переполнен безработными. Множество русских вместе со службой теряли сразу же и крышу над головой: нечем было платить за жилье.
Русская газета «Последние новости» в марте 1931 года поместила корреспонденцию Андрея Седых, посетившего ночлежку Армии спасения. В ночлежке, разместившейся на обычной барже, можно было переночевать за 30 су на тюфяке, обшитом клеенкой; дворянам предлагалось особое отделение, где за 2 франка выдавались простыни и можно было раздеться. Но и это слишком многим оказывалось не по карману.
Поздним вечером скамейки парижских бульваров, как и места под арками мостов, становились прибежищем отчаявшихся людей. Русские общественные организации — Красный Крест и Студенческое христианское движение, в котором уже в это время играла одну из ведущих ролей Елизавета Юрьевна Скобцова, будущая мать Мария, — вели сбор пожертвований. На собранные деньги покупали талоны на обеды и ночлеги, затем талоны бесплатно раздавались безработным, которые выстраивались за ними в длинные очереди.
Русские газеты публиковали письма, взывающие о помощи, сообщения о самоубийствах, списки жертвующих деньги.
Список выглядел так: «От Маруси О. — 5 фр., от Московского землячества — 300 фр., от Н. И. Кульман — 50 фр., от Л. Г. из Болгарии — 10 фр., от А. И. К. — 200 фр.» и т. д. Список занимал в газете ежедневно длинную колонку.
Двадцатого марта в «Последних новостях» рядом со списком пожертвований жирным шрифтом был набран текст: «Дающие, памятуйте слово Суворова: “Порыв не терпит перерыва!” Марина Цветаева».
«Меценаты выдыхались, профессиональные издатели кончали банкротством, издатели печатали одни календари…» — так вспоминал позже начало тридцатых годов русский поэт и прозаик Дон Аминадо.
Но все-таки этой весной еще появлялись и книги. Среди них очередные романы Алданова и Мережковского, «Державин» Ходасевича. Два поэтических сборника были приняты критикой почти восторженно: «Розы» Георгия Иванова и «Флаги» Бориса Поплавского. На парижской сцене пел Федор Шаляпин, Сергей Лифарь ставил новый балет «Вакх и Ариадна»; открылась выставка художника Ларионова; в русском литературно-художественном кружке с успехом шла пьеса Валентина Катаева «Квадратура круга». Летом даже возник журнал «Новый сатирикон», просуществовавший, правда, всего один год.
Чешское правительство, исправно высылавшее пособие нескольким русским литераторам, жившим во Франции, в 1931 году резко сократило круг своих подопечных. Но Цветаева и Ремизов все еще оставались в числе «счастливчиков». Все же осенью их содержание было урезано на треть.
Сумма, приходившая из Чехии, могла бы быть достаточной, живи Цветаева одна.
Но в семье теперь, кроме маленького Мура, — трое взрослых.
Рисунок Ариадны Эфрон Иллюстрация к поэме «Крысолов»Ариадне, Але, исполнилось уже восемнадцать лет. Большеглазая, с гладко зачесанными со лба русыми волосами, собранными сзади в пучок, она похудела, вытянулась. У нее обнаружились незаурядные способности к рисованию, и с осени 1927 года она стала посещать художественную школу при Лувре, радуя родителей успехами. На школьной выставке иллюстраций она заняла первое место и была премирована бесплатным обучением гравюре. Ее иллюстрации к цветаевскому «Крысолову» оказались настолько профессионально исполнены, что в семье возник план иллюстрированного издания поэмы. Увы, кризис помешал осуществиться и этому проекту. Помимо школы Аля брала какое-то время уроки и у Натальи Гончаровой, занималась в студии Шухаева. А еще пробовала себя на поприще журналистики в иллюстрированных журналах — у нее оказалось «легкое перо»…
Но все это требовало времени. И Цветаевой приходится теперь обходиться без дочерней помощи в хозяйственных делах. Пропадали утренние часы, самые плодотворные для творческой работы, труднее становилось выбраться из дома вечерами.
Изредка Марине Ивановне удается все же вырваться из домашнего плена.
В феврале 1931 года в Париж приезжает для публичных выступлений Игорь Северянин. Цветаевой подарили билет, и она присутствует на одном из его вечеров.
Волна сострадания захлестнула ее, когда поэт вышел на эстраду. «Стар до обмирания сердца, морщины, как у трехсотлетнего, — писала Марина Ивановна своей приятельнице вскоре после этого вечера, — но занесет голову — соловей!» Главное, за чем, по ее словам, она с тревогой следила во время чтения, был поединок Поэта и Времени. Эта тема особенно занимает сейчас ее мысли.
Северянин читал свои новые сонеты. Цветаева нашла их превосходными.
Игорь СеверянинВернувшись домой, поздним вечером, еще не дав себе остыть, она садится за стол. И пишет поэту письмо — с обычной для нее сердечной щедростью, жаждой ободрить, помочь — хотя бы жаром сочувствия. «Вы выросли, — Вы стали простым, — писала Марина Ивановна. — Вы стали поэтом больших линий и больших вещей, Вы открыли то, что отродясь Вам было приоткрыто, — природу. Вы, наконец, разнарядили ее. <…> В этом зале были те, которых я ни до, ни после никогда ни в одном литературном зале не видала и не увижу. Все пришли. Привидения пришли, притащились. Призраки явились — поглядеть на себя. <…> Среди стольких призраков, сплошных привидений — Вы один были — жизнь: двадцать лет спустя…»
(Через три года в Белграде выйдет книга сонетов Северянина «Медальоны». Среди других, посвященных поэтам, там будет и сонет, создающий образ Цветаевой. Скорее молодой Марины, а не «парижской», и больше иронический, чем восхищенный. Личной встречи между поэтами, видимо, никогда не было.
Северянин не получил цветаевского письма; текст его известен нам лишь по черновику. Но Цветаева надолго сохранит память об этом вечере, и в ее поздних высказываниях о поэте неизменно звучат самые доброжелательные ноты…)
Зато другой вечер того же февраля принес известие, больно ударившее по сердцу.
Это случилось в доме французского драматурга, поэта и переводчика Шарля Вильдрака. Осенью 1929 года Вильдрак побывал в Москве, навестил Пастернака. Борис Леонидович спросил гостя о Цветаевой, но Вильдрак тогда еще не был с ней знаком. Вернувшись в Париж, он разыскал Марину Ивановну и пригласил бывать у него в доме, где время от времени устраивались литературные вечера. В этом-то доме и встретила теперь Цветаева Бориса Пильняка, только что приехавшего из России. Среди новостей, им привезенных, одна ее оглушила: Пастернак ушел из семьи. В его жизнь вошла новая любовь — Зинаида Николаевна Нейгауз.
