Юрий Сенкевич - Путешествие длиною в жизнь
Вот отрывки из моего дневника:
"25 мая. Тур и Абдулла колдуют возле одного из сломанных весел. Весла сломались неодинаково. Одно совсем не годно к употреблению, другое может быть использовано".
"26 мая. Еще вчера к лопасти весла Абдулла приделал две планки. Они должны удерживать лопасть в вертикальном положении, так как, став горизонтально, весло тут же ломается".
"28 мая. Карло укрепил рулевое весло. Вообще все потихоньку растягивается и требует постоянного контроля".
"1 июня. Решено восстановить сломанное рулевое весло. Из-под вороха соломенных циновок извлекается огромное, в три с лишним метра, четырехгранное бревно (из таких сделана мачта). К нему предстоит привязать сломанную лопасть. Работа идет медленно".
"4 июня. Всего у нас сломалось пять весел (из них два больших) и одно утеряно".
"5 июня. Весь день Тур, Карло и Норман мастерили второе рулевое весло, чтобы завтра водрузить его на место".
"21 июня. В ночь с 19 на 20-е сломалось очередное (рулевое)". Через несколько строк: "После обеда занялись подъемом сломанного весла". Еще через несколько строк: "Вначале трудно закрепить весло, так как веревки сухие и скользят, потом — трудно убрать, так как веревки мокрые, разбухают и натягиваются".
"22 июня. Лопасти наших весел очень велики, рукоятки не могут выдержать нагрузки — вот весла и ломаются одно за другим".
"23 июня. Стоял на вахте и помогал Норману и Абдулле приделывать новую рукоятку к веслу".
"Весло", "веслу", "веслом", "о весле" — грустная грамматика…
Почему нам так не повезло с веслами? А почему нам, собственно, должно было с ними везти? Разве мы знали до тонкостей, какими им быть — именно на этом корабле, на этом маршруте? Мы фактически тем и занимались, что учились их делать — от поломки к поломке, методом проб и ошибок. Уточняли их положение, угол наклона, способы крепления, испытывали толщину веретена, длину его, ширину и форму лопастей…
Чтобы закончить рассказ об оснастке нашего папирусного корабля, надо сказать несколько слов о мачте и парусе. Мачта у нас была такая, какие ставились на ладьях времен фараонов, — согласно фрескам и рельефам на стенах древних гробниц и моделям, из тех же гробниц извлеченным. Строя судно, Хейердал стремился к возможно большей точности реконструкции, поэтому мачта у нас была похожа на заглавную букву А, только со многими перекладинами.
Парус тоже постарались сделать из ткани, выработанной по древнему способу, — из натурального хлопка, прочности необыкновенной. Он был чуть лиловатый и на нем эмблема, тоже древняя — оранжевый диск, олицетворение солнечного бога Ра.
Весил он верных полсотни килограммов — сухой, а мокрый — представляете сколько? Ставили мы его не меньше сорока минут, а убирали иногда и полтора часа — смотря какая погода и какое время суток. Ночью, да еще в бурю, парус кружил над нами, как чудовище, мы боролись с ним отчаянно, по трое и четверо повисая на канатах. Однажды Сантьяго, пытаясь взять парус не мытьем, так катаньем, уцепился за нижнюю шкаторину. Она предательски провисла, но ударил порыв ветра и Сантьяго взмыл, как Икар. К счастью, его опустило туда же, откуда подняло. А если бы за борт?!
Помню свое первое купание в том плавании. С утра было ясно, что день предстоит жаркий. Солнце светило вовсю, океан вел себя необычайно спокойно. Я пришел на корму умываться и увидел Карло. Он в голом естестве плескался возле борта, привязавшись к деревянной поперечине. Он фыркал и повизгивал от удовольствия. Тур попробовал воду ногой: "Ледяная!" Но я рискнул и забарахтался рядом с Карло, согнав Тура брызгами с его места. Конечно, вода не очень теплая, но до того приятно принять ванну, пусть и соленую, после двенадцатидневного перерыва!
Намылился, хорошо помылся, вылез освеженный. И тут же упустил мыло. Потянулся за ним, но оно уплывало, уплывало, а Тур, заметив мой жест, сказал: "Осторожно! Мы все-таки движемся!"
Да, мы двигались, хотя и ветра почти не было, и парус висел как неживой. И, представив себе, как я только что плескался на тоненьком шкертике, я ощутил на секунду некий неуют…
Вспоминается еще одна история в том же роде. Я сидел в хижине, а на палубе орала обезьяна. Я никак не мог понять, почему она орет. Потом вдруг Карло стал меня звать, и я выскочил. Смотрю — борт частью разъехался, папирусные связки болтаются в воде, а к ним как раз обезьяна и привязана. Ее свободно могло бы утащить, но Абдулла бросился, притянул связки обратно. Все его очень хвалили, он радовался и сиял. Вот и все, больше незапланированных отлучек с борта "Ра" не было.
А запланированные были. Помню, шел, кажется, двенадцатый день путешествия. Мы с Жоржем, привязанные тонкими манильскими канатами, совершили первое погружение. Нырнули, течение сразу подхватило нас и поволокло. Пришлось цепляться за обвязку папируса и усиленно работать ластами. Мы сделали несколько кругов под кораблем. Это была фантастическая картина — "Ра" снизу! Выяснилось, что днище в превосходном состоянии, ничуть не пострадало от штормов, и с какой радостью мы, вынырнув, доложили об этом Туру!
Читатели уже поняли, что нас на борту было не семь, а на одного больше. Обезьянку Сафи нам подарили перед отплытием, и ее имя должно было напоминать о гавани, из которой мы вышли в путь. Существо озорное и предприимчивое, она проделала с нами весь маршрут. Но однажды вдруг закуролесила, стала огрызаться, покусала Нормана. Мы долго гадали, чего ей нужно. И додумались — смастерили бамбуковую площадку с навесом, домик, и подарили его Сафи. Она сразу притихла. Немножко одиночества и уюта — вот в чем она нуждалась. Но для себя мы не могли здесь понастроить одноместных кают!
Мы все размещались в хижине, где у каждого было свое спальное место изголовьями к корме и носу, а ногами к центру. Вот что я записал в своем дневнике о нашей каюте:
"В хижине хорошо, но она ходит ходуном со страшной силой, кажется, что сейчас рухнет. И потом, в ней не видно, что происходит снаружи". И еще: "…Когда лежишь в хижине ночью, ощущаешь сильное движение и изгибание корпуса… С ним ходит вся каюта, и возникает звук, похожий на шуршание сухого сена…"
Смешно вспоминать, но в начале плавания я старался под любым предлогом выбраться на палубу. На палубе страшно, а в каюте еще страшней: сразу начинает казаться, что корабль переворачивается. А потом пришло успокоение. И чудилось, что, привалившись в своем спальном мешке к шаткой станке, ты отгородился от всех бед: словно не плетень из сухих прутиков отделяет тебя от океана, а по крайней мере дубовая корабельная бортовая доска.
Кроме нас на "Ра" были и другие живые существа. Под нижней шкаториной паруса, поперек дощатого настила, стоял ящик-клетка, где кудахтали куры. Весьма вероятно, что такой живой провиант был и на древних судах. Среди пернатой братии оказался и селезень, которого мы назвали Синдбад-Мореход.