Леонид Млечин - Брежнев
Микоян дисциплинированно подал заявление об уходе на пенсию. Его место Брежнев предложил Подгорному.
Последний разговор Анастаса Ивановича с Брежневым состоялся во время XXШ съезда. Они сидели в комнате, где члены президиума в перерывах пили чай, иногда обедали и обсуждали все ключевые проблемы. Брежнев уединился с Микояном, а после сообщил, что договорился с Анастасом Ивановичем: в высшие партийные органы его больше не выберут.
Брежнев не любил Микояна. Когда журнал «Огонек» по случаю восьмидесятилетия Анастаса Ивановича поместил его портрет, Леонид Ильич сделал выговор руководителям отдела пропаганды ЦК.
Подгорный охотно принял назначение. Ему нравилось, когда его именовали президентом, и на переговорах с иностранцами он выступал в роли главы советской делегации. На официальных приемах он оказывался хозяином, к нему обращались с тостами и приветствиями иностранные президенты.
Брежнева это злило, он сам хотел иметь дело с президентами. Но до поры до времени вынужден был скрывать свои чувства. В принципе, у них с Николаем Викторовичем было много общего: легкое отношение к жизни, нежелание себя утруждать, страсть к охоте и домино.
Возвращение Щербицкого
На новой работе Николай Викторович не напрягался. Любил ездить на Украину. В охотничьем хозяйстве под Киевом ему устраивали охоту. После чего разжигался костер, и тут Николай Викторович превращался в тамаду.
Леонид Митрофанович Замятин, который был генеральным директором ТАСС, рассказывал, как приехал к Подгорному с важными документами. Дежурный секретарь попросил подождать:
— Николай Викторович очень занят. Подождите.
Прошло полчаса, час, полтора. Замятин, который не привык, чтобы его так долго держали в приемной, не выдержал и поинтересовался у охранника, чем так занят председатель президиума Верховного Совета.
Тот, понизив голос, признался:
— В домино дуется.
Однажды Подгорный вместе с Мазуровым побывал на сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Во время обеда, устроенного в советском представительстве в Нью-Йорке, вспоминал бывший первый заместитель министра иностранных дел Георгий Корниенко, Подгорный сочувственно произнес:
— Трудная у вас, дипломатов, работа. Я бы сроду не смог стать дипломатом.
— Смог бы, если бы партия приказала, — возразил Мазуров.
Подгорный отмахнулся:
— Нет, не смог бы, у меня нет данных для такой работы.
— Вот Епишев был у тебя секретарем обкома, а поехал послом в Югославию, — сказал Мазуров.
— Э, скажешь тоже, Епишев — так то ж культурный человек, — ответил Подгорный.
Председатель президиума Верховного Совета возглавлял делегацию, которая приехала в Болгарию на очередной юбилей. Тактом и любезностью Николай Викторович никогда не отличался и постоянно преподносил болгарам малоприятные сюрпризы.
Из Софии делегаты должны были лететь в Варну. Утром собрались за завтраком — Подгорный ел отдельно. Он появился раздраженный, со злым лицом:
— Глава государства уже позавтракал, а вы еще прохлаждаетесь и бражничаете!
Все поспешно встали. Но Подгорный, как выяснилось, никуда не собирался. Он подозвал Юрия Владимировича Бернова, заведующего сектором отдела ЦК по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран, и распорядился:
— Передай болгарам, что в Варну я не поеду.
Бернов пытался объяснить, что в Варне болгары подготовили большую программу, но Подгорный его даже слушать не стал. В делегацию входил секретарь ЦК по промышленности Михаил Соломенцев. Бернов пытался апеллировать к нему, но Михаил Сергеевич не захотел идти к Подгорному.
В резиденцию, где поселили советских гостей, по спецсвязи позвонил кандидат в члены политбюро болгарской компартии, первый секретарь варненского окружкома Тодор Станчев. Он сказал Бернову:
— Передайте Подгорному, что в Варне десятки тысяч жителей с плакатами, флагами и цветами уже заполнили улицы на всем пути от аэродрома до центра города, чтобы встретить почетного советского гостя. Так пренебрежительно к болгарскому народу относиться нельзя.
Бернов пошел к Подгорному. Тот выругался, но понял, что лететь придется. В самолете его охранник пояснил причину плохого настроения председателя президиума Верховного Совета. Оказывается, ночью Подгорного в лысину ужалила оса. Он вызвал своих чекистов и кричал на них:
— Какая вы к черту охрана, если допускаете, что оса могла ужалить главу Советского государства!
После шестидневной войны на Ближнем Востоке, 20 июня 1967 года, в Египет вылетела советская делегация во главе с Подгорным. Сделала остановку в Югославии. На яхте гостей доставили на остров Большой Бриони, где Иосип Броз Тито дружески беседовал с советским гостем.
Советский разведчик Вадим Алексеевич Кирпиченко вспоминал, что в Каире «Подгорный то ли в силу новой для него темы советско-египетских отношений, то ли из-за сорокаградусной жары информацию воспринимал тяжело. При чтении бумаг устало шевелил губами, раздражался и отвлекался на поиски других очков, сигарет или спичек, то требовал, чтобы охранник принес ему воды и сам никуда не отлучался, был у него под рукой. В общем, ему все время или что-нибудь мешало, или чего-то не хватало. Никаких вопросов Подгорный обычно не задавал и ни к чему любопытства не проявлял».
Но во внутренних интригах Николай Викторович прекрасно ориентировался. Приехав в Киев, рассказывал Шелесту о московских делах, советовал:
— Больше надо ориентироваться на Шелепина и Полянского, возможно, и на Кириленко, но он неустойчивый, мнительный и не лишен подхалимства. Вести себя надо очень осмотрительно и осторожно. И не будь очень откровенен с Лёней.
Как только Подгорный уехал из Киева, позвонил Брежнев, поинтересовался: где председатель? Услышав, что Николай Викторович улетел в Крым, начал ревниво и придирчиво расспрашивать, чем именно Подгорный занимался в Киеве, с кем встречался, кому звонил.
Шелест подробно отчитался, что Подгорный ездил на охоту, отдыхал и отсыпался:
— А звонил, насколько мне известно, только вам из моего кабинета.
Брежнев немного успокоился.
6 января 1966 года Брежнев приехал в Донецк выступать на партийном активе. Ему показалось, что встретили его холодно, поэтому переспрашивал:
— Ну как прошел доклад? Какое он произвел впечатление? Когда Брежнев уехал, позвонил Подгорный, стал интересоваться пребыванием Леонида Ильича.
«Каждый раз, когда они допрашивали друг о друге, что кто делает, с кем встречается и разговаривает, — записал в дневнике Шелест, — мне казалось, что они не могут жить друг без друга, а больше закрадывалась мысль, что они в чем-то друг другу не доверяют».
