Николай Реден - Сквозь ад русской революции. Воспоминания гардемарина. 1914–1919
Их тревожило наше проживание в доме, на нас они смотрели с подозрением. Но в конце первой же недели, убедившись, что ни я, ни мой сослуживец не имеем на них виды, отношение к нам изменили. Они старались внести уют в нашу жизнь, готовили и штопали одежду. Они нашли ленты и сделали из них трехцветные нарукавные нашивки, какие носят добровольцы. Теперь лица девушек выражали непоколебимую веру в нашу способность защитить их от любой опасности. Эта вера смущала, особенно если иметь в виду, что некоторое неблагополучие Белой армии начинало чувствоваться.
Хотя Эстония была единственным оплотом против большевиков, в отношениях между белыми и эстонцами не хватало дружелюбия. Здесь действовали те же причины их опасений и неприязни, что и в Финляндии, но еще острее. Эстонскому национализму недоставало энтузиазма, свойственного финнам, лишь незначительное число эстонского населения верило в независимое будущее своей страны. Лидеры сепаратистского движения знали об этой слабости и пытались преодолеть ее путем разжигания шовинистических настроений.
Эстония завоевала независимость на год позже, чем Финляндия, новый государственный механизм еще не был отлажен, не были отрегулированы отношения между государством и гражданином. Ситуацию усугубляло отсутствие опыта самоуправления.
Кроме этого, Эстония сталкивалась с другими проблемами. Ее естественные экономические связи с Россией прервались, и население с трудом находило источники обеспечения средствами существования. В стратегическом отношении положение Эстонии также было более уязвимым, чем у Финляндии. Опасения вооруженного вторжения тревожили эстонцев еще больше.
Пока война с большевиками велась на эстонской территории, русских белогвардейцев приветствовали как военных союзников. Но едва красных выдворили за пределы страны, а белые перешли в наступление, настроения в эстонском обществе изменились. Эстонские солдаты не желали рисковать жизнями ради свержения советской власти в России. Они довольствовались завоеванной независимостью, устали от войны и хотели, чтобы их оставили в покое. Постепенно эстонцы начинали верить, что их правительство смогло бы договориться с советской Россией на определенных условиях, если бы не белогвардейцы. Когда подобные настроения укоренились, мы отчетливо ощутили неприкрытую враждебность эстонцев.
Каждый день пребывания в Нарве убеждал меня, что командование белых войск не могло рассчитывать на настоящую поддержку эстонской армии. Постоянно оставалась опасность, что Эстония подпишет сепаратный мир с советской Россией и что Белая армия лишится плацдарма для военных операций. Но еще более удручали проблемы непосредственно в рядах белых войск.
Северо-западная армия была плохо организована, координация внутри военного командования осуществлялась не на должном уровне, недостатки бросались в глаза. Белое движение возглавляли военачальники, не имевшие необходимого опыта и не способные объединить всех своих сторонников во имя единства цели.
В течение нескольких недель, проведенных в Нарве, я был свидетелем прибытия многих добровольцев, но лишь немногие из них присоединились к боевым частям на фронте. Большинство же получали назначение на службу за линией фронта.
Я не мог понять, почему несуществующие части имели столь многочисленные штабы. Странным было и то, что требовалось так много людей в снабженческие органы. Я начинал сомневаться в том, что многие из добровольцев хотят принять непосредственное участие в боях с противником. Снова меня стали одолевать сомнения и дурные предчувствия.
Однажды вечером, совершая обычную прогулку по набережной, я встретил офицера с погонами прапорщика на плечах. Я отдал ему честь и собрался пройти мимо, как вдруг при слабом свете узнал старого знакомого. Мы присели на скамью у реки. По моей просьбе знакомый рассказал, что был на фронте несколько месяцев и что сейчас впервые получил отпуск. Пока приятель говорил, я его осматривал: рука на перевязи, лицо уставшее, в интонациях плохо скрытая горечь.
— Что ты делаешь в Нарве? — спросил приятель.
Я начал рассказывать. Он слушал с отсутствующим видом, а когда я закончил, последовала неловкая пауза.
— Странно, — нарушил он молчание, — на фронте для каждого человека есть работа на десятерых, когда же я прибыл утром в Нарву, то увидел на улицах офицеров больше, чем во всей армии на фронте. Впечатление общего ничегонеделания: военные заняты организационной работой, снабжением, канцелярщиной и бог знает чем, в то время как боевые части сидят в окопах без пищи, обмундирования и боеприпасов. Порой задумываюсь, для чего они вообще приехали сюда.
Его слова показались мне обидными.
— Полагаю, что, как и я, они находятся здесь не по своей вине. Я прибыл, получил назначение и счел, что у меня нет выбора.
Прапорщик молчаливо оглядел меня, тяжело вздохнул и сказал:
— Прости меня, пожалуйста, но я думал, ты знаешь: кто хочет попасть на фронт, может осуществить свое желание. Действует распоряжение, которое позволяет добровольцам, находящимся в тылу, подать заявление о переводе в боевые части. Старшим офицерам предписано удовлетворять подобные запросы без задержки. Уверяю тебя, что каждого нового человека на фронте принимают с распростертыми объятиями. Ну пока! — Он поднялся и скрылся в сумерках.
Под холодным вечерним ветром я почувствовал, как кровь прилила к моим щекам, словно меня ударили по лицу. Я не предполагал, что имею право выбрать место службы, и горько сожалел о том, что был введен в заблуждение старшими офицерами.
В морском клубе я застал капитан-лейтенанта за чтением газеты. Казалось, его удивил вопрос о том, имею ли я право просить об отправке на фронт.
— Разумеется, вы можете отправиться на фронт, когда захотите, — ответил он, — но надеюсь, вы не собираетесь нас покинуть — нам будет вас недоставать.
В течение получаса капитан-лейтенант разубеждал меня. Он считал, что форсировать вопрос об отправке на фронт глупо, что скоро комплектование полка завершится, и тогда его перебросят на фронт. Когда же офицер убедился в моей непреклонности, сразу принял сухой, официальный тон.
— Я завтра доложу о нашем разговоре капитану, — сказал он. — Ваша просьба будет, несомненно, удовлетворена.
Через сутки я передал свое предписание командиру бронепоезда «Адмирал Колчак». Он задал мне несколько вопросов, затем познакомил с четырьмя другими офицерами. Они вели себя приветливо, но я чувствовал некоторую их сдержанность в отношении к себе. У меня сложилось впечатление, что я здесь посторонний. Время от времени я ловил на себе изучающие взгляды офицеров, словно каждый из них пытался составить обо мне определенное мнение.
