Яков Минченков - Воспоминания о передвижниках
Показывает на лукошко с яйцами: "Скажешь -- мало, не постою, добавлю чего другого по твоему спожеланию, только спомоги".
Баба с петухом пристает, чтоб мужа ее от вина отвратил, а то все, что дома есть, в кабак тащит.
Была и такая просьба: чтоб бородавку на носу вытравил. "У тебя, говорит, в ящике всякие леки есть".
Дошло дело до того, что мне показаться на улице нельзя было, и на этюдах приставали. Никто не верил, что я ничем не могу им помочь.
Я решил уехать. Меня отвозил в город тот же кучер. Дорогой я стал его стыдить, что он верит во всякую чепуху и что возвел на меня разные небылицы. Кучер вздыхал, и, казалось, проникся моими речами. Но, когда на прощание я дал ему полтинник на чай, он еще глубже вздохнул и понуря голову, проговорил: "Значит, так и не умилостивили мы тебя, не захотел ты ничем нам способить".
От этих слов мне уже стало не смешно, а стыдно за себя и за всех нас. Да, действительно, многое мы от них берем, а помощи никакой оказать не можем.
Обратились к Лемоху:
-- Кирилл Викентьевич! Вот вы помогали в деревне, расскажите, что выходило из вашей помощи?
Лемох испугался:
-- Что вы, что вы! Какая там помощь! Пустяки-с, это каждый должен делать, а вот Константин Аполлонович Савицкий, так тот, действительно, жертвы приносил и в конце концов раз был причислен к разбойникам.
-- Ну, вот вам и эпизод, хоть и не ваш, -- расскажите.
Лемох с деликатнейшей улыбкой обращается ко всем:
-- Вы все, конечно, знаете прекраснейшую черту Константина Аполлоновича. Хотя москвичи вообще все прекрасные люди, но Савицкий даже из них выделялся своим бескорыстием, отзывчивостью к чужому горю. Да-с, он, изволите ли видеть, готов был снять с себя последнюю сорочку и отдать неимущему. Светлейшая личность!
Так вот-с, жил он на даче в конце лета одни с прислугой. Жена его уехала в город устраиваться с квартирой. Приходит к Савицкому неизвестный, довольно приличного вида господин. Рекомендуется. "Я, -- говорит, -- настройщик роялей и еще играю на дачной сцене и пишу стихи. Не угодно ли прослушать мое последнее произведение?" Не успел Константин Аполлонович согласиться, как поэт стал в позу, отставил ногу, поднял над головой руку и начал декламировать о звездах в безлунном небе и разбитом сердце. В конце перешел на другую тему: "Мне, -- говорит, -- надо сейчас ехать в город, поступать на сцену, но здесь прожился и нет денег на дорогу". Савицкий сейчас же: "А сколько вам надо?" -- "Да с отправкой вещей нам с женой переезд обойдется рублей в семнадцать". Такие деньги нашлись у Савицкого, и он сейчас же вручил их новому знакомому.
Тот благодарит и, уходя, обещает выслать долг тотчас же по приезде в город. Прекрасно. На другой день приходит к Савицкому неизвестная дама и обращается с вопросом: "Скажите, не был ли у вас мой муж (описывает его приметы)? Он про вас и вашу доброту часто мне говорил".
Савицкий говорит, что у него действительно был, очевидно, ее муж, но что он не знает, откуда тот вывел заключение о его доброте.
Дама жеманничает и сладчайше говорит: "Ах, не скажите! Уже всем известно -- вы такой добрый, такой добрый! Только не просил ли муж у вас денег?" -- "Да, просил, и я дал ему на ваш переезд".
Дама всплескивает руками: "Так значит, это вы ему дали? Ах, если б вы знали, что вы наделали! Ведь муж мой алкоголик, он на ваши деньги напился и даже -- мне совестно сказать -- побил меня. Хотите я покажу вам синяки на теле".
Константин Аполлонович испугался, чтоб она не стала показывать ему побои, просит успокоиться.
Дама почти с плачем: "Чем же мы теперь будем расплачиваться, когда даже не сможем выехать отсюда? Ведь у нас нет ни гроша". Савицкий обдумывает положение и говорит: "Я дам вам на дорогу, но у меня едва ли найдется такая сумма, какая вам нужна". -- "А сколько вы дали мужу?" -- Семнадцать рублей, сколько надо на переезд". -- "Вот видите, он вас и здесь обманул, нам было бы достаточно и десяти".
Савицкий порылся и набрал только восемь рублей. Два рубля пришлось занять у прислуги. Дает деньги даме. Та благодарит, извиняется, опять благодарит со словами, что теперь вполне оправдалась слава о его доброте1 и уходит также с обещанием выслать деньги по приезде в Москву. А Савицкий даже просит ее не беспокоиться присылкой, так как она может расплатиться, когда он вернется в город.
Но этим не кончилось. Вскорости приходит снова муж дамы и чуть не со слезами бросается к Савицкому: "У вас была моя жена? И вы, конечно, дали ей денег?" -- "Да, дал на дорогу". Муж в отчаянии. "На дорогу! А знаете ли вы, что ее дорога будет стоить мне жизни? Она меня бросила совсем, она выманила у меня те деньги, что вы мне дали, да еще взяла у вас и бежала от меня". -- "Но вы с ней дурно обращались и пили". -- "Я пил и дурно обращался? О, какая гнусная клевета! Если б вы знали, сколько я от нее натерпелся! И несмотря на все, я не могу жить без нее и должен застрелиться. Я даже написал в стихах завещание. Позвольте, я его вам прочитаю, выехать мне все равно не с чем".
Савицкий совсем растерялся, просит не читать и успокоиться, а потом спрашивает, сколько же окончательно ему надо на дорогу. Настройщик теперь уверяет, что добраться до города он смог бы и за пять рублей.
Константин Аполлонович идет к прислуге узнать, нет ли у нее таких денег, а та из соседней комнаты подслушала весь их разговор и набросилась на него: "Эх, барин! Как вам не стыдно, что вас обманывают не то сумасшедшие, не то жулики. Дайте-ка, я с ним поговорю сама".
Вышла, да так поговорила, что поэт моментально убрался, а Савицкий упрекал прислугу в крайней неделикатности и потом долго мучился над вопросом, кто же собственно у него был -- артист или жулик. Если артист, то он не мог быть жуликом, а если жулик, то зачем ему писать стихи и декламировать?
Так вот-с, видите, как все вышло, но и этим не исчерпана была доброта Савицкого. Он написал жене, чтобы она выслала ему денег на переезд с дачи, и получил пятьдесят рублей. И только уложил вещи, как новый эпизод.
Приходит крестьянин. "Барин, выручай, -- говорит, -- из беды. Собирал я всю зиму масло, вот целый бочоночек. Дачник один велел сюда привезти, покупал все целиком. Теперь я привез, а он уехал, и другие все дачники разъехались, один ты сидишь, некому сбыть, а нужда крайняя, дешево отдам -- за сорок рублей".
Подумал Савицкий: надо выручить человека, и дело не убыточное, в городе знакомые за эту цену разберут да еще благодарить будут. Купил масло, а жене написал, чтоб еще денег прислала.
Та, наконец, сама приезжает узнать, в чем здесь дело, почему муж не может выбраться с дачи. Савицкий показывает бочонок и объясняет, что поступил выгодно даже: будут они масло дешево иметь и других наделять. Вскрыл, чтоб похвастаться, дно бочонка, а прислуга на этот paз не утерпела и ткнула в масло ножом. Чует, что-то под ножом крепкое, глядь -- а в бочонке двойное дно. Масла только на вершок сверху, а дальше вся бочка набита разным сором. Ну, конечно, конфуз был для добрейшего Константина Аполлоновича. Возможно, впрочем, что и мужичок как-нибудь ошибся.
