Кристофер Хибберт - Частная жизнь адмирала Нельсона
Сэр Уильям высказывался несколько более сдержанно. Он приглашал Нельсона остановиться в Palazzo Sessa: «У меня дома для Вас приготовлены удобные апартаменты, и Эмма уже подыскивает самые мягкие подушки и простыни для отдохновения Ваших измученных членов».
Когда Нельсон вышел на палубу того, что он несколько причудливо именовал «обломками «Передового»», к нему уже подплывали шлюпки с Гамильтонами и королевской четой. Сопровождавший их королевский оркестр при поддержке других музыкальных групп исполнял нечто похожее на «Вот идут герои-победители» — мелодию, репетируемую ими, хотя и не вполне прилежно, все последние дни. Лодка с Гамильтонами подгребла к «Передовому» первой, и, как писал Нельсон жене, «по трапу взлетела ее светлость, не перестававшая повторять: «О Боже, это случилось!» Она упала в мои объятья скорее мертвая, чем живая».
«С прибытием короля, однако, со слезами было покончено, — продолжает Нельсон — Он взял меня за руку и, назвав «Избавителем и Хранителем», рассыпался в самых щедрых выражениях признательности. Вскоре весь Неаполь называл меня «Nostro Liberatore»… Надеюсь когда-нибудь у меня появится приятная возможность представить тебя леди Гамильтон. Это одна из самых замечательных женщин на свете. Мало кто может с ней сравниться. Она делает честь своему полу».
На борту «Передового» в тот день находилась и еще одна англичанка — сорокаоднолетняя мисс Эллис Корнелия Найт, автор некоего двухтомного романа, жившая тогда в Неаполе с мрачной, упрямой и туповатой матерью — адмиральской вдовой. Мисс Найт подошла к судну в шлюпке Гамильтонов и явилась свидетельницей драматического падения леди Гамильтон в объятия героя, показавшегося ей «маленьким и мало чем примечательным человеком». Однако же, когда все сели за завтрак, ее поразило «на редкость живое выражение лица (Нельсона) и его порывистые манеры». По столу прыгала какая-то птичка. Мисс Найт сказали, будто она залетела в каюту прямо перед началом сражения «к большой радости команды, расценившей это как доброе предзнаменование».
Король непременно хотел осмотреть весь корабль и «с ребяческим энтузиазмом» заглядывал в каждый уголок, проявив особый интерес к лазарету, где какой-то моряк читал книгу раненому приятелю, и к шляпе, бывшей на Нельсоне, когда его ранило в голову.
Поначалу Нельсон предполагал остановиться в гостинице и даже просил сэра Уильяма поручить прислуге подыскать ему «подходящие апартаменты». Но Гамильтоны настояли, чтобы он поселился у них. Приветствуемый пением сотен птичек, выпущенных из клеток рыбаками, Нельсон прибыл в Palazzo Sessa, где ему отвели просторную, светлую комнату с видом на залив. Леди Гамильтон сразу же начала деятельную подготовку к торжественному приему в честь сорокалетия гостя. Годовщину отделяла от его прибытия в Неаполь всего неделя, но Нельсон чувствовал себя намного лучше и мог с удовольствием ожидать празднества. А вот заставить его нанести визит своему противнику адмиралу Бланке дю Шайла, тяжело раненному в минувшем сражении и лишившемуся почти всего носа, так и не удалось. «Один мой вид станет для него напоминанием о собственном фиаско, — сопротивлялся Нельсон. — Я настолько не люблю французов, что, кажется, впитал эту ненависть с молоком матери».
«Приготовления леди Гамильтон к приему в мою честь могли бы заставить меня раздуться от тщеславия, — писал Нельсон жене. — На каждой ленте написано, на каждой пуговице выгравировано «Нельсон» и все такое прочее, а на столовых приборах — «Г. Н. Во славу 1 августа». Сочиняются песни, пишутся сонеты, право, я не заслуживаю всего этого». «Весь город словно с ума сошел, — подтверждает мисс Найт. — На каждом углу неаполитанцы скандируют «Vittoria», «Viva Nelson»».
Приглашения на «большой прием в честь дня рождения Нельсона» разослали всем капитанам английских судов, стоявших на рейде в Неаполе. Более того, им предлагалось взять с собой «всех офицеров и мичманов», свободных от службы. На одной из дворцовых колонн выгравировали имена всех командиров судов, сражавшихся под началом Нельсона на Ниле. Самой леди Гамильтон предстояло торжественно открыть ее в ходе приема, а также исполнить песню на слова Корнелии Найт:
Как Цезарь он, — свидетель Нил, —
Пришел, увидел, победил.
В победе скромен, храбр в бою,
Он Богу славу дал свою.
В назначенный день, 29 сентября 1798 года, пишет Нельсон домой, «за обеденным столом у сэра Уильяма собралось 80 гостей, 1740 пришло на бал, 800 — на ужин, сервированной с такой изысканностью, какой я не видывал ранее и, наверное, уж не увижу». В конверт Нельсон вложил листок со стихами, написанными мисс Найт в качестве приложения к национальному гимну. Песню на эти слова в весьма эротической манере исполнила опять-таки леди Гамильтон:
Славу поем мы герою,
Нельсон, мы всюду с тобою,
Небо и Бога моля:
Слава пусть ширится дале,
Пусть покоряются дали
Трону и английской стали —
Боже, храни Короля.
Послал Нельсон домой и балладу, которую, он был уверен, Фанни «с удовольствием и сама споет». Баллада начиналась так: «Сражался храбрый Нельсон, презрев судьбы удары».
Единственной ложкой дегтя оказалось в тот день поведение Джошиа Нисбета. Напившись, он принялся всячески нападать на отчима за слишком откровенные знаки внимания по отношению к хозяйке. Капитану Трубриджу и другим офицерам пришлось вывести молодого человека из зала. Нисбета не особенно любили на флоте. Будучи одного возраста с весьма способным и, в отличие от него, пользующимся симпатией товарищей лейтенантом Хостом (в свою очередь, не жаловавшим его), Нисбет, однако, уже стал капитаном и командиром захваченного в плен французского шлюпа «Истинный гражданин». Это назначение приписывали исключительно хлопотам влиятельного отчима, хотя тот, надо сказать, был не особенно высокого мненияо дарованиях пасынка. В узком кругу он признавал — Нисбет «на редкость груб», впрочем, он может исправиться. Леди Гамильтон, писал Нельсон жене, которой наверняка уже надоело слушать рассказы о несравненных достоинствах этой дамы, так вот, леди Гамильтон «за какие-нибудь пол года доведет его до ума даже помимо собственной воли Джошиа… Ее светлость — если, конечно, мальчик останется здесь — научит его манерам, тем более уверен, он и сам ею восторгается»[21].
Постепенно становилось ясно, что это относится к самому Нельсону. Открыто восхищаясь ее дарованиями, неожиданными, часто остроумными репликами в разговоре, явно покоренный ее броской красотой и чувственностью, глубоко тронутый ее чистосердечным преклонением перед его воинскими подвигами и заботой, как за становящимся на ноги больным, Нельсон даже не пытался скрыть своих чувств. В письме Сен-Винсену он извиняется за «сбивчивость»; «но пишу я», продолжает он в свое оправдание, «в присутствии леди Гамильтон», и «будь Ваша светлость на моем месте, сомневаюсь, чтобы у Вас получилось лучше; у нас и сердца и руки трепещут».
