Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой
Режим устанавливался умышленно по-спартански суровым. Дежурным летчикам, обитавшим в гостинице «Дю гран балькон», следовало погрузиться в старенький автобус «Форд», который приезжал за ними каждый день, ровно в четыре часа утра. Горе тем, кто не успевал на него! Дора никогда не ждал ни минуты; и если проспавший опаздывал на автобус, ему приходилось добираться до Монтодрана самостоятельно. Для такой ночной совы, как Сент-Экзюпери, эта новая жизнь имела свои трудности, но в письмах матери и друзьям в Париж нет и намека на разочарование. Только изредка мелькает чувство потерянности в новой обстановке перед странностями жизни, столь радикально отличавшейся от всего, с чем он сталкивался доселе.
«Мои руки по локоть в бензине и масле, – писал он Рене де Соссин. – И я – единственный, кто считает их красивыми».
Даже чувство тоски по дому начало исчезать, как только ему назначили первое летное испытание, и он справился. Мы имеем свидетельство самого Дора о том, что его не во всем устроил тот первый опыт, но Дора был взыскательным зрителем и хотел дать Сент-Экзюпери шанс показать себя с лучшей стороны.
Очевидно, он это и сделал, поскольку после нескольких недель коротких тренировочных полетов на новеньких «бреге» во всякую погоду ему доверили сделать первый рейс до Касабланки.
«Ренетта, – писал Антуан Рене де Соссин, – знаешь ли ты, какая замечательная вещь – авиация? Здесь все совсем не похоже на игру, и это мне нравится. И это не спорт, какой был в Ле-Бурже, но нечто иное, нечто необъяснимое, подобно своего рода войне. Здорово наблюдать, как почта взлетает в серый рассвет, под дождем! Вот ночная смена, когда клюешь носом, борясь со сном, туман над Пиренеями, по радио сообщили о шторме, надвигающемся из Испании, который и разбудит пилота. И наконец взлет, когда все исчезают в пыли, а он там, наверху, остается один на один со своими проблемами».
Он совершил свой первый полет в Марокко не как пилот, а в качестве пассажира на почтовом «бреге». Позади кабины пилота располагалось дополнительное, откидное место – его можно было приспособить для двух пассажиров. От ветра защищал горб на фюзеляже, из-за которого «бреге» приобрел прозвище «верблюд». Часто «горб» предназначался механику, а если не оказывалось ни единого достаточно смелого путешественника, готового предпринять авиарейс на открытом воздухе, оставшееся место заполнялось мешками с почтой. Они иногда транспортировались в двух дорожных сундуках, подвешенных под нижним крылом наподобие поплавков. Горький опыт указывал на необходимость инструктивных полетов в качестве пассажиров для новых пилотов, поскольку такие беды, как утечка горючего и разрыв радиаторов, случались весьма часто, и пилотам приходилось резко уходить на посадку на ближайшее поле. Но если некоторые поля служили спасательным приютом, другие, скрывавшие ручьи или камни, становились западней. Снисходительно покачивая головой, старожилы сочувственно поглядывали на новичков и приговаривали:
– Этот малый совсем не знает линию, камень за камнем, но рвется прямо в снежную бурю… Мне жаль его… Искренне жаль.
Первую часть полета пилоты Латекоэра руководствовались естественными вехами Южного канала и железной дороги Тулуза – Нарбон. Совсем близко от Нарбона им следовало поворачивать на юг и лететь над Салсом и Перпиньяном к восточной оконечности Пиренеев. Вот тут-то и начинались настоящие проблемы. В отличную погоду они могли сократить путь над левым отрогом Канигу высотой в 8 тысяч футов, пролетев над перевалом Пертус (900 футов в его самой высокой точке) – маршрут, использованный еще Ганнибалом, когда он прошел через Древнюю Галлию в 218 году до нашей эры. Но если горы затягивал туман, пилоты были вынуждены максимально отклоняться к морю вокруг мыса Кадак, затем вдоль Коста-Бравы и так до Барселоны. Вдоль всего Средиземноморского побережья лежали песчаные пляжи, где самолеты могли спускаться с относительной безопасностью, но между Валенсией, окруженной предательскими рисовыми полями, и Аликанте самый короткий маршрут пролегал прямо над грядой Караскета, высотой в 5 тысяч футов. И здесь пилотам приходилось досконально знать топографию внутренних районов.
Оборудование все еще оставалось настолько примитивным, что летчики брали с собой запасные высотомеры, привязывая их вокруг шеи, лишь бы изолировать их от адской тряски поршней. Компасы регулярно портились, а из-за отсутствия хоть сколько-нибудь надежных метеорологических прогнозов Дора запретил лететь над облаками над гористой местностью. Как только пилот замечал под собой облака, начинающие образовывать пласт, требовалось нырнуть в первое же окно и продолжать лететь, если придется, пускай даже на высоте макушек деревьев.
В тот вечер, когда Сент-Экзюпери был наконец вызван, чтобы получить задание на следующее утро на почтовый рейс в Касабланку, Дора сказал, после некоторой паузы:
– Вы помните инструкцию? – Он позволил ему осознать вопрос и медленно добавил: – Компас – это прекрасно, по нему хорошо ориентироваться над Испанией, заманчиво стремительно проноситься где-то выше целого моря облаков, но… – И после долгой паузы: – Только помните: под этим морем облаков начинается вечность.
Той ночью в гостинице «Дю гран балькон» Сент-Экзюпери отыскал Анри Гийоме, пилота, присоединившегося к компании Латекоэра приблизительно за двадцать месяцев до приезда Антуана. Казалось, трудно было найти более противоположного себе человека, чем этот белокурый здоровяк, синеглазый крестьянский сын из Шампани, который «излучал доверие, как лампа излучает свет». Так писал об Анри Сент-Экзюпери позже. Какая-то таинственная симпатия, вероятно питавшаяся непритязательным простодушием, отличавшим обоих, соединила их, и Сент-Экзюпери инстинктивно бросился тогда на поиски Гийоме.
– Да, я слышал новости, – с улыбкой приветствовал его Анри. – Ты доволен?
И, направляясь к буфету, он вытащил бутылку портвейна и два стакана.
– За это следует выпить. Вот увидишь, все пройдет прекрасно.
Боясь забыть что-нибудь существенное, важное, Сент-Экзюпери развернул свою карту Испании под лампой. В тот вечер Гийоме, в рубашке с коротким рукавом, усевшийся рядом с приятелем, преподал ему любопытный урок по географии – предмету, который больше всего нагонял скуку на Антуана в школе. Полуостров внезапно прекратил быть просто географическим объектом и превратился в верного друга. Водоразделы и гидрографические данные, статистика населения и цифры поголовья скота уступили место кое-чему другому, несравнимо больше относящемуся к делу. Гуади, например… Он не мог забыть тот небольшой городок, но те три апельсиновых дерева, у самого поля…
