Евгений Балабин - Далекое и близкое, старое и новое
7 сентября 1916 года (так в тексте – Ред.) был бой у деревни Корытница. Армией командовал будущий Войсковой атаман Донского войска генерал Каледин. К этому бою мы тщательно готовились. Несколько раз приезжали ночью на место будущего боя, изучали местность и все подходы к неприятельской позиции. У противника было больше десяти линий окопов с колючей проволокой, и там у него были сосредоточены большие силы. Каждый наш офицер имел фотографический снимок этих окопов с аэроплана.
Начался бой – ужасный бой. Не было места, где бы не разрывались неприятельские снаряды тяжелой артиллерии. Я оставил полк в лесу и проехал вперед на наблюдательный пост у опушки леса. Поле было похоже на огромный кипящий котел, в котором везде выскакивают бульбушки-разрывы.
На этом наблюдательном пункте был и командир корпуса, и начальник дивизии. Вдруг комкор генерал Вельяшев говорит мне: «Идите с полком в атаку на неприятельские окопы». – «Мы же все равно не сможем перепрыгнуть эти 10 окопов с проволочным заграждением». – «Все равно, идите в атаку». – «Если вам нужны потери, я пойду не со всем полком, а возьму с собой человек сто охотников». – «Нет, идите со всем полком». – «Слушаю-с». Я подошел к начальнику дивизии и сказал: «Иду с полком в атаку на эти окопы – приказал командир корпуса». – «Да что он, с ума сошел? Я пойду с ним поговорю».
Я приехал к полку, сообщил им об атаке, и мы разомкнутыми рядами, чтобы меньше было потерь, поскакали на окопы. Я с полковым адъютантом Черкесом и 12 ординарцами, по два от каждой сотни, был, конечно, впереди и от волнения ушел шагов на сто вперед от полка. Мы уже перепрыгнули несколько окопов, и немцы из них бежали. На секунду мы приостановились над ходом сообщения – дорога, по которой немцы подвозили снаряды и провизию на камионах[45], через которую и лошадь не могла перепрыгнуть. А тяжелые снаряды ложились вокруг нас шагов на двадцать, на десять. Один снаряд попал прямо в нас, и мы все, вместе с лошадьми, упали. <...> Наблюдательный пункт сообщил, что командир Казачьего полка убит. Когда я очнулся, увидел рядом с собой сидящую по-собачьи лошадь с перебитыми задними ногами. С другой стороны стонет мой денщик Киреев – ему совсем не надо было идти в атаку, и я не заметил, как он присоединился к нам. Он жалобно стонет: «Простите, умираю». Я его стал ободрять: «Выживешь, еще повоюем». Адъютант Черкесов скатился в окоп и кричит, чтобы и я скорей лез в окоп, где все-таки какое-то укрытие.
С нашим падением полк остановился в 150 метрах от нас, и только человек десять прискакали подобрать убитых и раненых. В результате все 12 ординарцев были убиты. Денщик Киреев через две недели скончался в госпитале. В живых остались только я, мой адъютант Черкесов и моя лошадь. У меня контузия в голову, выскочила барабанная перепонка левого уха, и я оглох, да еще и ослеп на левый глаз, у меня оказалась рана в левом боку и пробоина в седле на передней луке. Но я никуда не эвакуировался и остался в строю. После этой катастрофы лошадь мою, которая, очнувшись, вскочила, отвели к полку, а я дошел туда пешком. Приехали командир корпуса и начальник дивизии, сели на землю у бугорка и сидим, а неприятельские снаряды рвутся вокруг нас. Я говорю: «Что же мы сидим бесцельно под обстрелом, хоть лошадей надо подальше отвести». А все время поступают слова донесения: убито две лошади, ранено три казака и тому подобное. И только отвели мою лошадь, которую вестовой держал в двух шагах от меня сидя, как снаряд упал прямо в то место, где стояла моя лошадь, но, редкое исключение, не разорвался, а зарылся в землю. Если бы разорвался, и меня бы не было, и другие пострадали бы. Наконец командир корпуса приказал возвращаться в лес. Эта атака, кроме вреда, ничего не дала. Перебило много людей и лошадей, помешали нашей артиллерии стрелять, и, когда мы возвращались мимо <...> артиллерийских позиций, они нас справедливо выругали.
Но с каким комфортом мы воевали! Как только мы вошли в лес, там был разбит стол, покрытый белой скатертью, поставлены приборы, как в собраниях в мирное время, и обед из трех блюд с вином. Я пригласил к обеду офицеров лейб-казаков, которые тоже были в лесу, – пришли несколько человек. Но замечательно было то, что никто, ни одним словом, не упрекнул командира корпуса за его непонятное распоряжение. Были у нас на войне такие начальники, которые подвигом считали не достигнутые результаты, а большие потери, а подвиги без потерь для них не подвиги. Мне-то распоряжение Вельяшева понятно, но не хочется об этом писать.
Один раз меня отпустили в Петербург на три дня. Надо было до станции железной дороги проехать поздно вечером десять верст. Ямщик оказался очень словоохотлив: «А у нас в деревне стояли казаки». – «Да ну?» – «Да, стояли, и я их видел, как вас сейчас». Он не подозревал, что и сейчас разговаривает с казаком. «Когда нам сообщили, что в нашу деревню придут казаки – вся деревня скрылась в лес – в хатах остались только старики и больные. Но среди наших тоже есть отчаянные. Дня через два несколько парней пошли в деревню посмотреть, что там делается. Возвратившись в лес, говорят: «Да они ничего, как и все люди, и за взятое хорошо платят». Пошли и другие, и еще дня через два все возвратились по своим хатам. Целый месяц стояли у нас казаки, и, когда уходили, все жалели, а бабы-девки навзрыд плакали».
В октябре я сидел со своим полком в окопах. Окопы противника в некоторых местах были от наших в 20 шагах – слышна была немецкая речь. Обстреливали нас минометами с удушливыми газами. Все мы надели маски и положили солому на бруствер, чтобы зажечь ее, если пустят волну удушливых газов. Иногда можно было видеть снаряд миномета, летящий по воздуху, и тогда казаки, забывая опасность, выскакивали со словами: «Гляди, гляди, летит».
Начдив по телефону сообщил мне: «Сейчас прибыла из Петрограда рота самокатчиков, посылаю ее вам на усиление – чистенькие, великолепно одеты, вам они понравятся». Явился ко мне поручик – командир самокатной роты, и я указал ему место в окопах между казаками. Через некоторое время немцы открыли по нас ураганный огонь, как всегда перед наступлением. Ждем, чтобы сразиться врукопашную. В это время приходит ко мне командир самокатной роты и докладывает: «Самокатчики все убиты». – «Не может быть, чтобы все трупы и в окопах?» – «Нет, трупов я не видел». В это время приходит казак и говорит: «Ваше высокоблагородие, уряднику Иванкову снарядом голову оторвало». – «Ну что же делать, Царство Небесное, хороший был урядник». – «Так, Ваше высокоблагородие, голову никак не можем найти, вылезли из окопов, везде лазили, искали и не нашли». – «Напрасно вылезали из окопов, и еще кого-либо могло убить». – «Так как же хоронить без головы?» – «Ничего, похороним и без головы». – «Иванков высунулся посмотреть, идут на нас немцы или еще нет, а ему голову и снесло». Самокатный поручик с ужасом смотрел на этого казака.
