Георгий Кублицкий - Фритьоф Нансен
Иохансен встал и как ни в чем не бывало принялся счищать мокрый снег с куртки. У него была слегка оцарапана рука и содран слой грязи с правой щеки.
По-видимому, медведь под прикрытием тумана крался за ними, как кошка. Иохансен свалился на спину от оплеухи, которую зверь закатил ему лапой. Медведь разинул пасть, чтобы откусить голову поверженного, но тот, вцепившись в медвежью глотку, в эту самую секунду произнес: «Вы должны поторопиться…»
Белая Земля
6 августа им, наконец, открылся верный путь к острову. Лед внезапно кончился, за его кромкой темнела вода. Не полынья, не лужа — нет, уголок открытого, свободного моря с редкими льдинами. Море вольное, просторное — впервые с тех пор, как «Фрам» вмерз возле берегов Сибири!
Иохансен размахивал руками и сипло кричал: «Ура!» Возле самого края льдов вынырнул вдруг большой тюлень, а за ним еще и еще — пожалуйста, мол, стреляйте, мы тут, живые запасы мяса.
За полосой воды была земля. И одно только омрачало радость: в каяках не было места для собак. Верным, выносливым, им пришлось расставаться с жизнью на пороге лучших времен. Иохансен, зайдя за торос, застрелил Кай-фаса, к которому особенно привязался Нансен, а тот — пса Иохансена. Жестоко? Да. Но бросить собак, зная, что их не ждет ничего, кроме мучительной смерти от голода, было бы еще более жестоким.
Над связанными каяками приладили парус, ветер погнал плот к обрыву ледника, сползавшего в море. Ледяная стена искрилась на солнце, сверкала холодным светом, а возле нее носились розовые чайки.
Еще два дня плыли каяки вдоль неведомой земли. Наконец, выбрав местечко для высадки, Нансен вскарабкался на ледяной щит и осмотрелся. Он достал затем скопированную перед походом карту Дайера. Остается только сличить ее с островами, что виднелись сквозь туман в цепочке архипелага — и все станет ясным!
Он смотрел то на карту, то на острова, и недоумение его росло с каждой минутой. Никакого сходства. Все не так. На карте не было ни одного контура, в который можно было бы даже с изрядной долей воображения втиснуть какой-нибудь из этих холодных голых островов.
Но тогда, значит, острова, вдоль которых они плывут, еще никем не открыты. При других обстоятельствах это обрадовало бы Нансена, но сейчас он предпочитал увидеть что-либо знакомое, положенное на карту другими.
Нансен дал островам имена самых дорогих людей: Аделаида, Ева, Лив. Мать, жена, дочь. Лед и снег, покрывавшие острова, натолкнули на мысль назвать весь архипелаг Белой Землей.[2]
Но оттого что архипелаг получил название, его положение относительно давно открытых земель не стало более определенным. Оставалось только дальше пробираться вдоль неведомых островов в надежде, что всякая тайна когда-нибудь да перестает быть тайной.
15 августа они причалили наконец к острову, который не был задавлен льдом и снегом. Первая настоящая земля за два года! Не осточертевший лед, а гранит под ногами. Двое грязных бородачей, словно дети, с наслаждением прыгали с камня на камень, пробуя ногами, прочно ли… Нансен прижимал к лицу влажный зеленый мох, вдыхал запах желтых полярных маков. А какое блаженство, раскинув руки, валяться на шуршащем, сухом гравии!
Потом они подняли над островом норвежский флаг. Но куда нанести на карте этот клочок суши? В западную часть архипелага Франца-Иосифа? Если так, то, значит, они сильно отклонились к западу и поэтому не видели островов, открытых Пайером. Странно, однако, что они не видели и Земли короля Оскара, которая в этом случае уж никак не могла укрыться от их глаз.
Переночевав на суше, Нансен со спутником перебрались на другой остров, повыше, и с него увидели открытое море. Хотя и беспокойная, опасная, но зато прямая дорога к Шпицбергену, — а оттуда, может быть, не ушел еще последний пароход!
17 августа Нансен с торжеством записал в дневнике: «…Перед нами чистая вода, и мы не зависим больше ни от льдов, ни от течения».
А неделю спустя:
24 августа. «Никогда, кажется, не кончатся превратности этой жизни. Когда делалась последняя запись, я был полон бодрости и надежд; и вот уже седьмой день сидим на одном месте. Путь преградили непогода, плотно нагромоздившиеся у берега ледяные глыбы; со всех сторон лежит непроходимый, изломанный и сплоченный лед. Ничего не видно, кроме ледовых нагромождений, торосов и прочих препятствий. Бодрость духа у нас пока сохранилась, но надежда — надежда на скорое возпращение домой — давно уже покинула нас; видимо, предстоит провести в этих местах долгую темную зиму».
ВО МРАКЕ ПОЛЯРНОЙ НОЧИ
Хуже, чем у Робинзона
На острове, который они выбрали для зимовки, шумел птичий базар. Возле базальтовых скал в воде мелькали головы моржей. Следы белых медведей пересекали отмель.
(Первую ночь новоселы проспали прямо на камнях; крепкий августовский ветер рвал и трепал дырявую палатку.
— Не начать ли с крыши над головой? — предложил поутру сильно продрогший Иохансен.
— Нет, Яльмар, сначала мясо и топливо.
На острове не было ничего пригодного для костра: ни чахлого кустика, ни травы, ни плавника — ничего. Греть тут могло лишь чадное пламя горящего моржового жира.
В наскоро сложенной из камней берлоге — другого названия она не заслуживала! — Иохансен мог сидеть, а Нансен — только лежать, согнув колени и упираясь ногами в стену.
Промучившись ночь, они с рассветом начинали охоту. Подкрадывались к моржам; караулили белых медведей; стреляли расчетливо, берегли патроны. Адски трудно было свежевать огромные моржовые туши. Забравшись в ледяную воду, охотники, перепачканные кровью и салом, кромсали зверя. Буревестники и тучи отвратительно крикливых снежных чаек мешали им, требуя своей доли.
Когда на берегу выросли прикрытые шкурами кучи мяса и сала, можно было подумать о хижине.
Что и говорить, положение у островитян было похуже, чем у Робинзона.
Его остров отличался благодатным климатом, там вызревали виноград и лимоны. Их же необитаемая земля была выдвинута слишком далеко к полюсу, на ней росли только лишайники; многие месяцы тут царствовали черная мгла полярной ночи, свирепые морозы и леденящая пурга.
У Робинзона, когда он строил хижину, был под руками ящик с инструментами судового плотника, три мешка с гвоздями, два десятка топоров и даже точило.
У Нансена и Иохансена были только руки. Срывая ногти и кожу, они выламывали камни из замерзшей земли. Заступ смастерили из широкой лопатки моржа, привязанной к обломку лыжной палки, кирку — из моржового клыка и перекладины нарт. Даже пещерный человек с презрением отвернулся бы от таких инструментов!
