Алексей Суворин - Дневник А.С. Суворина
24 марта.
20-го выехал в Москву. Остановился в «Славянск. Базаре». В пятницу был на съезде актеров, в субботу и в воскресенье, день закрытия съезда, также. Впечатление хорошее. Глупости говорят, что мы «не созрели» для парламентаризма. Напротив, созрели совершенно, да и созревать для этого нечего. Дело обсуждения, самое обыкновенное дело, привычное всем, а дисциплина усваивается легко, если руководитель способный человек.
* * *Видел многих. Третьего дня у Чехова пошла кровь горлом, когда мы сели за обед в «Эрмитаже». Он спросил себе льду, и мы, не начиная обеда, уехали. Сегодня он ушел к себе в «Б. Моск.» гостиницу. Два дня лежал у меня. Он испугался этого припадка и говорил мне, что это очень тяжелое состояние. «Для успокоения больных, мы говорим во время кашля, что он — желудочный, а во время кровотечения, что оно — гемороидальное. Но желудочного кашля не бывает, а кровотечение непременно из легких. У меня из правого легкого кровь идет, как у брата и другой моей родственницы, которая тоже умерла от чахотки». Мария Павловна, его сестра, стала писать портреты.
* * *Видел Ив. Леонт. Леонтьева (Щеглова). Он говорил много дельного об актерском съезде и по поводу того, что Чехов хочет издавать газету вместе с Гольцевым. «Чехову всего лучше издавать газету одному. Он человек оригинальный, своеобразный, к партиям не принадлежащий, а потому ему есть что сказать. Они вдвоем не уживутся. Разве Гольцев совсем стушуется. Иначе все будут обращаться к Чехову, и это породит ревность у Гольцева». Я того же мнения. Гольцев слишком ничтожный человек, чтоб иметь право сидеть на крыле такого орла, как Чехов.
Я спрашивал у доктора Оболенского, приятеля Чехова, который ходил к нему в эти дни, что это за кровоизлияние? Он отвечал: «гемороидальное, но свидетельствующее, что легкое слабо, и потому при неблагоприятных обстоятельствах эта болезнь может сделаться опасной.»
* * *Вчера у Сухаревки молодой пьяный парень продает связку «Современника»:
— «5 рублей дают. Разве можно 5 руб.? Барин велел просить 60, а он — пять! Тут ведь «Что делать?» Чернышевского, да его примечания к «Экономии» Миля. Слышишь, — Миля! А он точно за кусок мыла дает пятак. А тут не мыло, а Миль!»..
26 марта.
Вернулся в Петербург из Москвы. Вчера встал в 5 час. утра, не уснул ни минуты, написал записку Чехову и сам отнес ее в «Б. Моск», гост-цу. Потом гулял в Кремле, по набережной, к Спасу и обратно в «Слав. Базар». В 7 пришел в отель. Лег и уснул немного. В 11-м часу пришел доктор Оболенский и сказал, что у Чехова в 6 ч. утра пошла опять кровь горлом, и он отвез его в клинику Остроумова, на Девичьем поле. Надо знать, что 24 утром, когда я еще спал, Чехов оделся, разбудил меня и сказал, что он уходит к себе в отель. Как я ни уговаривал его остаться, он ссылался на то, что получено много писем, что со многими ему надо видеться и т. д. Целый день он говорил, устал, а припадок к утру повторился. Я дважды был вчера у Чехова, в клинике. Как там ни чисто, а все-таки это больница и там больные. Обедали в коридоре, в особой комнате. Чехов лежит в № 16, на десять №№ выше, чем его «Палата № 6», как заметил Оболенский. Больной смеется и шутит по своему обыкновению, отхаркивая кровь в большой стакан. Но когда я сказал, что смотрел, как шел лед по Москве — реке, он изменился в лице и сказал: «разве река тронулась?» Я пожалел, что упомянул об этом. Ему, вероятно, пришло в голову, не имеет ли связь эта вскрывшаяся река и его кровохарканье? Несколько дней тому он говорил мне: «Когда мужика лечишь от чахотки, он говорит: «Не поможет. С вешней водой уйду».
* * *Холева сказал, что Гюбнер отдает нам театр. Я было уже помирился с тем, что театра не будет, и оно было бы лучше. Нести убытки, и притом значительные, — за два года до 30 000 р., выносить самые придирчивые нападки газет, быть обвиняему в несправедливостях, покровительстве, не видеть благодарности со стороны артистов, а видеть, напротив, претензии выше всякой меры, лукавить, стараться мирить, изобретать причины того, или другого действия, чтоб щадить самолюбия, быть вечно в напряженном состоянии, быть готовым на объяснения, на приемы и проч., все это тяжело и неблагодарно. А впрочем, будь, что будет.
28 марта.
Сегодня был гр. Степан Антон. Апраксин, камер-юнкер, написавший роман «Князь Белелюбский». Это — молодой человек, должно быть, совершенно глупый. Он принес мне «мысли» из своего русского романа, написанного по французски, и спрашивал, одобряю ли я эти мысли? Я старался ему объяснить, что такое роман, и что роман должен быть художественным произведением, что «мысли» высказывают разные люди и т. д. Ничего не понял! Говорит только, что герой его умер от чахотки в Ментоне, и что мысли эти такие добрые, что генерал Богданович посоветовал ему напечатать их на отдельных листках, чтоб раздавать даром в церквах. — «Ну, и раздавайте, что мне за дело». — «Но я советовался с о. Смирновым, и он нашел, что мысли эти не могут быть пропущены цензурой». — Черт знает что! Я говорил ему резко. В это время сидел у меня Глуховской. Уходя, он спросил: «А не правда ли, это хорошо, что такой молодой человек, как я, распространяет добрые мысли?». Я ему сказал, что молодой человек должен быть молодым человеком и что, может быть, добрые мысли скажутся совсем не добрыми. Вечером от него письмо, просит позволения, чтоб я разрешил ему посвятить роман мне. Я отвечал, что этой чести не желаю: бывают же такие идиоты! Я написал ему:
«Граф Степан Антонович, утвердительного ответа на ваше лестное для меня предложение — посвятить мне ваш роман, я дать не могу по многим чисто литературным причинам и обычаям, в рассмотрение которых входить здесь было бы неуместно.»
* * *Вчера адвокат Петрашевский приходил к А. П. Коломнину просить меня не помещать отчета о разбирательстве у мирового судьи, который приговорил графа Шереметева, известного под именем «Пожарского», к 2 нед. ареста за то, что он побил своего слугу и побил за то, что тот неловко затворил форточку. Рассказывали подробности очень нехорошие о диком нраве этого господина. Граф вознаградил побиенного деньгами.
29 марта.
От Чехова, который лежит в клинике Остроумова, телеграмма: «Крови меньше, но положение неопределенное. Неизвестно, когда выпустят… Приходил Толстой». Я написал ему большое письмо.
* * *Сегодня в газете Трубникова «Мировые Отголоски» напечатан удивительный донос на «Новое Время» и на меня. Я прочел его спокойно. Очевидно, он пришел к убеждению, что надо действовать доносом, чтоб ему выплыть. Года три тому он подавал государю прошение, в котором говорил о «Нов. Вр.» черт знает что, выставлял себя охранителем и советовал запретить «Новое Время», чтоб дать ему, Трубникову, возможность проявить свои силы. Служил в 8 отд. тайным шпионом, в так называемом, литературном столе. Мне рассказывал об этом Плющик-Плющевский.
