Федор Шаляпин - Маска и душа
— Здравствуйте, г. артистъ! — заговорилъ приставъ съ. украинскимъ акцентомъ. — Отжешь, ей Богу, какъ я радъ, что вы пришлы ко мнѣ. Можетъ разрѣшите чокнуться за ваше здоровье?..
Онъ сидълъ въ ванной выше грудей въ водѣ, а изъ воды выплывали жирныя, бѣлыя плечи, подъ синеватымъ носомъ распухали темнокожанные усы. Надъ каждымъ глазомъ было по брови, но каждая изъ этихъ бровей была отпущена моему прiятелю на троихъ или четырехъ такихъ же приставовъ. Говоря, что хотѣлъ бы со мною чокнуться, онъ какъ то сипловато изъ подводной глубины живота смеялся, открывъ ротъ. Тутъ я замѣтилъ, что во рту у него есть золото и чернядь… Передъ нимъ, поперекъ ванны, лежала доска, а на доскѣ стояла бутылка водки, порядочно роспитая, и что-то вродѣ студня и соленыхъ огурцовъ. Хоть часъ для меня былъ неурочный, но я сейчасъ же сообразилъ, что отказываться отъ его угощенiя тоже неурочно… Я моментально принялъ видъ размашистаго весельчака и присѣлъ къ нему на трехножную какую-то табуретку.
— Квитокъ! — закричалъ приставъ.
Показалась дивчина. Ей приказано было принести второй стаканъ, какъ можно скорѣе.
— Ну, вотъ, ишь, вѣдь, какъ вы пожаловали. Уже вы менѣ извините, а я знаете самъ докторъ. Университетов я не кончалъ, а соображаю самовластно. Отъ мнѣ говорятъ, что нельзя пить водки, что будто бы прожигаетъ, такъ я, знаете, десять минуть провожу въ холодной водѣ. Такъ что одно исключаетъ другое.
Я ему на это, что, дескать, самъ особенно докторамъ не довѣряю, а вотъ такiя народныя средства люблю и уважаю.
— Такъ, вѣдь про васъ говорятъ, что вы изъ народа.
Чокнулись, выпили, закусили огурцомъ.
— Вотъ говорю — концертъ… Извините — ваше имя-отчество?
— Акакiй Хрисанфовичъ.
Объясняю мое дѣло.
Мой собесѣдникъ, нѣсколько выплывъ наверхъ изъ воды, показалъ двѣ выпуклый, покрытыя волосами груди.
— То-есть, почему же для рабочихъ, и какъ же это такъ безплатно? Да какъ же это — всѣмъ рабочимъ? Ихь же у насъ сотни тысячъ. Губернаторъ разрѣшилъ?
— Разрѣшилъ и полицеймейстеръ. Но сказали, что и къ вамъ нужно обратиться, — безсовѣстно лгу я.
Откашлялся приставъ.
— Такъ шожъ я могу вамъ сдѣлать, если губернаторъ и полицеймейстеръ разрѣшили.
Когда я объяснилъ, что мнѣ отъ него надо, приставъ вытаращилъ на меня глаза, съ минуту дожевывалъ минуть пять тому назадъ разжеванный огурецъ, вздохнулъ, голосъ его упалъ, какъ неудавшееся тѣсто, и онъ какъ то безкостно сказалъ:
— Нехорошо, что вы такiя шутки разсказываете мнѣ за прiятнымъ завтракомъ…
Потомъ голосъ его сталъ снова крепнуть, и онъ сказалъ серьезно:
— Увы, извините, безъ надзора… такую штуку оставить не могу.
Я согласился съ нимъ, но подалъ мысль:
— Дѣло, Акакiй Хрисанфовичъ, только въ мундирахъ. Шлите сколько угодно людей, но только въ штатскомъ.
— Вотъ это дѣло!.. И для васъ, г. артистъ, я это съ удовольствiемъ сделаю.
Выпили еще по рюмочкѣ. Приставъ взялъ мохнатое полотенце, всталъ, прижалъ къ животу, какъ могъ вытеръ свою правую руку, протянулъ ее мнѣ, увѣрилъ меня, что любитъ артистовъ, въ особености такихъ, которые изъ народа, и мы дружески разстались.
Я былъ въ восторгѣ. Все такъ хорошо удавалось. Уже расклеены афиши. Платныя мѣста уже всѣ проданы, а 4.000 безплатныхъ мѣстъ делегаты уже унесли на фабрики. Наступаетъ день концерта.
Все было бы хорошо, если бы въ циркъ Крутикова пошли только тѣ, которые въ лотерейномъ порядкѣ получили билетъ. Къ сожаленiю, пошли и тѣ, которые мѣстъ не получили. Пошли именно на концертъ, а не на какую нибудь уличную политическую демонстрацiю, — пошли не скопомъ, а въ одиночку. Какъ это всегда въ Россiи бываетъ, каждый изъ рабочихъ норовилъ «какъ нибудь пробраться», «гдѣ нибудь постоять». А такъ какъ правильно говорилъ мнѣ приставъ, что въ Кiевѣ рабочихъ было сотни тысячъ, то улицы Кiева къ вечеру оказались запруженными народомъ. Не только улицы, прилегающая къ цирку — всѣ главныя улицы города! Власти, естественно, встревожились, и на Крещатикѣ появились войска.
Я, разумѣется, испугался. Какую я заварилъ кашу!
— Я далъ слово, что безпорядковъ не будетъ — обратился я къ делегатамъ рабочихъ. Надеюсь, что рабочiе меня уважаютъ и не подведуть.
Долженъ отдать справедливость рабочимъ, что они держали себя хорошо.
Все протекало мирно, но положенiе мое было все же въ высшей степени щекотливое. Стало оно и траги-комическимъ, когда я убѣдился, что въ циркѣ на спектакль и мнѣ самому никакъ нельзя протиснуться черезъ толпу. Кто же пѣть будетъ? Что дѣлать?
Къ счастью, отель Континенталь, въ которомъ я жилъ, прилегалъ стеной къ цирку. И вотъ я и покойный мой аккомпанiаторъ Арсенiй Николаевичъ Корещенко, открывъ окно въ корридорѣ гостинницы, по карнизу и водосточной трубе спустились на крышу цирка. Этимъ задача, однако, не была рѣшена. Въ самый циркъ можно было намъ проникнуть только тѣмъ же акробатическимъ способомъ черезъ пробитое въ крышѣ окно. Это мы и сдѣлали.
Что было на улицахъ, я не знаю. Знаю только, что циркъ былъ такъ набитъ народомъ, что зрѣлище принимало подавляющiй и пугающiй характеръ. Естественно, конечно, что концертъ начался позже, чѣмъ было назначено.
Подъ оглушительный шумъ рукоплесканiй я вышелъ на эстраду — овацiя длилась нѣсколько минутъ. Когда оказалось возможнымъ говорить, я обратился къ публикѣ съ нѣсколькими словами. Я напомнилъ, что за этотъ вечеръ, который я устроилъ съ особымъ удовольствiемъ, отвѣчаю передъ всѣми я. Что бы на немъ ни случилось, отвѣтственность ляжетъ на меня, ибо по моей просьбѣ уважаемые мною и благородные люди разрѣшили его. Нѣтъ даже нарядовъ полицiи. Отвѣтственность за порядокъ лежитъ на васъ, господа!
Громогласное «ура!» было отвѣтомъ на мое обращенiе. И я началъ концертъ.
«Духовной жаждою томимъ», — запѣлъ я, и съ этого момента — я думаю всѣ, а я въ особенности — почувствовали какое то новое дыханiе жизни.
Въ теченiе концерта, въ перерывахъ между одной пѣсней и другой, во время «биссовъ», я много разъ слышалъ возгласы то съ той, то съ другой стороны. Какiя то дѣвицы кричали мнѣ, «Варшавянку!» Какiе то хриплые голоса настаивали: «Интернацiоналъ!». Но — говорю это совершенно искренне — этихъ революцiонныхъ пѣсенъ я въ ту пору не зналъ. До сихъ поръ не знаю, что такое «Варшавянка», и только недавно, но за то очень хорошо, узналъ, что такое «Интернацiоналъ». Но еще съ юныхъ лѣтъ, съ озера Кабана въ городѣ Казани, я зналъ, что существуетъ рабочая пѣсня — «Дубинушка» — что поется она съ сопровожденiемъ хора, и что только куплеты поетъ солистъ — не солистъ Его Величества, конечно… И на просьбы рабочей публики мнѣ казалось самымъ подходящнмъ спѣть именно эту пѣсню. И я сказалъ, что знаю «Дубинушку», могу ее спѣть, если вы ее мнѣ подтянете. Снова вавилонское «ура!», и я запеваю:
