Юрий Шутов - Анатолий Собчак. Отец Ксении, муж Людмилы
После встречи с Куликом идейку доктора Юнга о строительстве медцентра Собчак стал озвучивать со всех трибун, выдавая ее за свой личный вклад в заботу о здоровье населения, этим завлекая все доверчивые развесистые уши возможностью уже в самое ближайшее время воспользоваться услугами новейшего, но, правда, еще не построенного «Центра передовых медицинских технологий» — гордости своей «потемкинской деревни». Впоследствии, так как за границу его всегда тянуло неудержимо, словно заполярного гуся к осеннему перелету, он под эту сурдинку умудрился пару раз смотаться до Сеула и даже вернуться обратно, оправдывая в глазах общественного мнения свой очередной коммерческий тур необходимостью ускорения окончания строительства того, чего строить еще не начинали.
Теперь часто приходится слышать довольно злобные высказывания о том, что вся деятельность Собчака быстро привела наш город и его население к трагедии. Этот вывод неверен, ибо Собчак, насколько мне стало ясно после многомесячных наблюдений, кроме личной цели разбогатеть, а также реабилитировать свое достоинство от долговременного пресмыкательства и унижений прошлого побирушного бытия, да еще попросту желания отъесться и откормить своих близких родственников за счет завоеванного им в трудной предвыборной борьбе дармового кошта, никогда никаких других задач перед собой не ставил. Ибо, несмотря на публичные заявления, прекрасно сознавал свое неумение, беспомощность, а потому полную неспособность их решать. Отсюда обнищание населения и разруха в городе — это результаты его не деятельности, а, скорее, наоборот, бездеятельности. Своих же личных целей Собчак всегда решительно добивался и поэтому, смею уверить, он не очень понимал, чего от него все хотят и ждут. Относительно обширности и разнообразия своекорыстных интересов и совершенных им воровских дел он уже стал догадываться: в любой другой стране мира за подобные «свершения» можно было легко угодить на виселицу, что на фоне им содеянного могли расценить как большую удачу и даже необычное везение повешенного. Однако в нашей стране ему пока ничего не угрожало.
* * *В зале Центра рукопашного боя полукругом вытянулся строй в разбойно-пятнистой униформе. Из полутемного коридорчика «патрон» своим излюбленным развязным шагом, схожим с походкой пожилой цапли, влетел в ярко освещенное помещение и, словно срезанный пулей, споткнулся о дружный крик: «Здравия желаем!», после которого каждый стоящий в строю боец выхватил из-за спины пустую водочную бутылку и шандарахнул ею себя по башке. Помню, бутылки разлетелись вдребезги, усеяв весь пол битьем, а головы — нет. Собчак аж присел посреди зала и замер, дико озираясь, словно волк, случайно забравшийся вместо овчарни на колокольню сельской церкви в момент, когда грянул звон главного колокольного калибра, зовущий ко всенощной службе. Сперва он не знал, что и говорить, а затем попытался взять себя в руки и своим обычным суконно-пламенным языком решил поведать собравшимся, например, о «путях развития демократии в СССР в сравнении с другими развивающимися странами», но тут же сбился, ощутив нелепость темы и места, однако, быстро очухавшись, простецки попросил впредь беречь стеклотару, нехватку которой город уже ощущал. Офицеры, не обращая внимания на «патрона», принялись по команде крошить друг друга ногами и кулаками, вертясь вокруг него и демонстрируя такой неподдельный драчливый энтузиазм, что мне за Собчака стало неспокойно. Ему с лихвой хватило бы одного случайного удара любого из них, поэтому я решительно выхватил высокого гостя из этой, уже чуть окровавленной, круговерти. Наш уход никто из дерущихся, похоже, не заметил, что свидетельствовало о серьезности намерений участников схватки в этом междусобойчике.
Мы вышли во двор института и направились в противоположный угол обширной территории, к бане. Собчак продолжал сокрушаться по разбитым бутылкам, сожалея о крепости голов.
Ставшие в последнее время довольно частыми походы с «патроном» в баню я ценил и старался не пропускать. Собчак столько не пил, чтобы бывать пьяным, поэтому баня стала единственным местом его психического раскрепощения. Под ударами веников, в клубах пара, сильно ароматизированного припасенными травяными настоями, повседневная несменяемая маска «патрона» растворялась, как болотная ряска, порой обнажая трясину собчачьего сердца. Отсюда ценность любого банного разговора в силу его почти искренности была несоизмеримо выше всей, вместе взятой, изрекаемой им постоянно и повсеместно лжи. Темы после распарки обсуждались всякие: от достоинств отдельных частей тела приглянувшейся ему официантки до эпохи явления «феномена Собчака» современникам и причин почему-то не очень сильно ощущаемой бурной радости человечества по поводу такого всевышнего благоволения. Откровенные и частые подозрения «патрона», что он принадлежит всему человечеству и что его возможная смерть от сердечного недуга, предсказанная хитрым Куликом, может стать катастрофой для населения планеты, Собчака сильно угнетали, а меня забавляли. Но, тем не менее, я решил для успокоения размагнитить «патрона» от куликовских чар при помощи заехавшего в Ленинград и случайно подвернувшегося под руку известного оракула, «мага астрологии» Паши Глобы, которого мне пришлось долго уговаривать заявить в своих очередных телепредсказаниях о будущих «долгих летах» «патрона», для убедительности сославшись, скажем, на «зашедшие друг за друга» близкрутящиеся планеты или еще какие-либо неприятности в созвездии, к примеру, Рака. На следующее утро после вечернего телепророчества Глобы радости Собчака не было предела. Оракульское вранье его необыкновенно воодушевило, поэтому, вместо активизации в работе, он стал сильнее и чаще париться, уже невзирая на учащающийся при этом пульс.
Время, проводимое в банях, зачастую мною использовалось для доведения кругозора «патрона» до необходимого его должности радиуса. В этой связи приходилось, с учетом известного статистического материала, порой делать социально-экономические срезы исторически сложившегося городского потенциала. Надо отметить: Собчак первое время город не то чтобы не знал, он просто был в этом смысле абсолютно стерилен и воспринимал Ленинград только по адресам вузов, где подхалтуривал, да по маршрутам известного ему транспорта, и то в пределах одной, максимум двух трамвайных остановок. Такая «осведомленность» «патрона» о субъекте своего управления меня сильно обескураживала. Почти ежедневно приходилось пожинать плоды этого незнания и его общей, подавляющей разум некомпетентности. Дело в том, что есть такие показатели жизнедеятельности городского организма, которые у главы города должны быть постоянно просто на слуху. Например, ежели известно, что ежедневное хлебопотребление горожан составляет в среднем, скажем, 1000 тонн, то доклад о наличии в запасниках городских складов не более 3000 тонн муки должен вызвать мгновенную тревогу, но не радость от якобы значительного в обывательском понимании запаса. Ну, а сообщение о резком увеличении потребления какого-либо отдельного продукта должно свидетельствовать об опасном нарушении снабженческого пищевого баланса со всеми вытекающими экономическими зависимостями и грядущими последствиями. Все это было для «патрона» «темным лесом», где он порой даже ленился плутать. Отсюда непомерность его самодовольных телевосторгов по поводу, например, поставки в город к какому-нибудь празднику 100 тонн апельсинов. Об этом он с посрамляющей критиков гордостью заявлял, как о блистательном личном вкладе в продовольственное обеспечение горожан, явно не отдавая себе отчет, что его сообщение о поступлении в продажу всего 100 тонн цитрусовых, скорее, обернется невозможностью их купить. Ибо, даже без учета населяющих область и приезжих, один их килограмм будет приходиться на более чем 50 жителей, то есть человеку с грехом пополам может достаться по трети одной дольки. Поэтому подобное заявление вполне могло вызвать интервенцию магазинов и умерщвление людей при давке в очередях, а посему, вместо восторгов и самовосхваления, от таких публичных выступлений бывало нужно воздерживаться. Вот примерно так был в середине 90-го года инициирован известный ленинградцам табачный бунт, когда, благодаря постоянным неосмысленным публичным выступлениям о трудностях с поставками в город табака, до курильщиков наконец-то дошло, что, в конечном счете, команда, возглавляемая Собчаком, может их полностью оставить без курева. Уразумев это, они рванули по магазинам и в драку расхватали все, попавшее под руку, превратив временный перебой с табаком в его устойчивое отсутствие, чем вызвали резкий скачок цен, на котором кто-то заработал десятки миллионов долларов. Причем именно долларов, ибо массовое недовольство горожан, вылившееся в беспорядки даже на Невском, а также в ряде других мест вокруг табачных магазинов, враз сняло, ввиду срочности и важности проблемы, все разумные контрольные параметры и ограничения с закупочных цен при заключении контрактов на поставку сигарет из-за рубежа, чем тут же воспользовались проконсулы Собчака, которым он эту аферу поручил.
