Курцио Малапарти - Репортажи с переднего края. Записки итальянского военного корреспондента о событиях на Восточном фронте. 1941–1943
Между поселками можно заметить все большее количество небольших деревенского вида вилл, которые в России известны под названием дачи. Здесь в прежние времена буржуазия Санкт-Петербурга любила проводить летние месяцы. Дачи представляют собой небольшие домики, окрашенные, как правило, в синий, светло-зеленый или розовый цвет. Теперь они принадлежат советским предприятиям, профсоюзам и общественным организациям, члены которых, рабочие и служащие, партиями направляются туда, чтобы провести здесь ежегодный отпуск или поправить здоровье. Несколько лет назад мне довелось стать свидетелем возвращения после короткого отпуска, финансируемого ленинградским промышленным объединением, группы рабочих, как раз из мест в районе Александровки. Однажды вечером я прогуливался у Невы с несколькими друзьями, когда мы заметили, как с моста, что соединяет берега реки в районе Петропавловской крепости, к нам приближается колонна автобусов, в которых сидели юноши и девушки – представители рабочего класса. Автобусы остановились как раз за Зимним дворцом, откуда под смех и громкое пение вновь тронулись в путь. Девушки сжимали в руках букетики диких цветов, несколько увядших на солнце и запыленных (стояла ранняя весна, и уже чувствовалось начало той липкой жары, что характерна для ленинградского лета), юноши – покрытые листвой ветки березы и недавно срезанные палки с искусно вырезанными ножом рукоятями. Мы спросили, где они были, и они ответили, что как раз возвращаются из Александровки на Карельском перешейке. Они точно упоминали Александровку, и я запомнил тот случай, потому что в это время писал биографию Ленина и просил у советских властей разрешения побывать в Александровке, чтобы навестить места, где Ленин скрывался накануне Октябрьского восстания 1917 года. В разрешении мне отказали под тем предлогом, что Александровка находится у финской границы, то есть в важной с военной точки зрения зоне, куда доступ для иностранцев был закрыт.
Таким образом, та группа рабочих возвращалась именно из этого района, может быть, даже с тех самых лугов и серебристых березовых лесов, где сейчас поблескивают на ослепительном снегу советские проволочные заграждения. Я посмотрел через амбразуру на равнину, которая постепенно спускалась вниз, к Ленинграду. Район дач перешел в широкую полосу необрабатываемых земель, своего рода дикую территорию, наполненную отходами и промышленным мусором, наличие которой всегда характерно для находящегося поблизости крупного современного города. Невооруженному взгляду различные детали пейзажа казались как бы укороченными: они скрывались, будто прячась в мехах фотоаппарата. Но когда я посмотрел в установленный внутри наблюдательного пункта перископ, складки разгладились, и различные детали пейзажа отделились один от другого. Глаз стал различать расстояние между складками воображаемых мехов, и я смог рассмотреть местность и увидеть на ней все подробности.
Прямо передо мной на расстоянии, наверное, двухсот метров, которое показалось мне настолько близким, что я как будто мог коснуться их рукой, находились проволочные заграждения противника, его передовая линия, которая местами прерывалась, чтобы оставить место для орудий, скрытых в бетонных дотах. Отсюда зигзагом шли ходы сообщения с траншеей. Тот, кто воевал в Первую мировую войну, признал бы, что, глядя через отверстие для наблюдателей в бруствере, снаружи можно лицезреть типичную для окопных боевых действий картину. Здесь война оказалась прочно привязанной к земле, она вернулась к формам и методам позиционной войны 1914–1918 годов. Я чувствовал себя так, словно мне пришлось вернуться на двадцать пять лет назад, будто я сбросил с плеч эти самые двадцать пять лет. Даже активная стрельба из укрытий советскими часовыми («Сегодня я немного нервничаю», – признался мне с улыбкой полковник Лукандер) звучала для меня знакомо, почти дружески. А те мертвые, застрявшие среди проволочных заграждений, те замерзшие трупы, застывшие здесь советские солдаты, которые стояли на коленях среди нитей колючей проволоки, с лицами, повернутыми в нашу сторону, с натянутыми на лоб шапками из овчины, уже покрывшиеся слоем снега, – сколько раз прежде я уже видел такое, сколько лет мне все это знакомо? Ничего не изменилось за эти двадцать пять лет. Декорации все те же, распорядок дня тот же, звуки и даже запахи остались теми же.
Но было и нечто такое, что придавало этой знакомой сцене из окопной войны особую важность, какую-то необычную и неожиданную значимость – тот фон, на котором она велась. Здесь не было, как в той, другой войне, крутых склонов холмов и гор, деревьев, превратившихся в скелеты после артиллерийского огня, изрытых снарядами равнин, перекопанных во всех направлениях хаотично вырытыми линиями окопов, разбитых зданий, одиноко стоявших посреди лугов и голых полей, на которых были разбросаны повсюду стальные шлемы, разбитые винтовки, вещевые солдатские мешки, пулеметные ленты обычной унылой мизансцены, открывавшейся за окопами на любом из фронтов Первой мировой войны. Здесь, напротив, фоном служили заводы, жилые дома, улицы пригородов. Через приборы наблюдения было видно нечто, напоминающее о гигантской стене фасадов из стекла и бетона белого цвета, огромного барьера. И этот вид равнины, похороненной под снежным ковром, вызывает в воображении именно тот гигантский, как будто бы ледяной барьер, что заслонял собой горизонт. Впереди нас, как бы формируя панораму поля сражения, находится один из крупнейших и густонаселенных городов мира, один из величайших современных мегаполисов. Это была сцена, основные элементы которой созданы не природой: поля, леса, луга, реки и озера. Здесь они были созданы человеком: высокие серые стены домов рабочих, испещренные многочисленными окнами, заводские трубы, голые прямоугольные блоки из стекла и бетона, железные мосты, гигантские краны на сталелитейных и машиностроительных предприятиях, пояса газопроводов, огромные трапециевидные несущие опоры высоковольтных линий электропередачи. Место действия, казалось, отражало с точностью рентгеновского аппарата истинную природу, суть и тайну этой войны, все ее технические, промышленные и социальные аспекты, во всем ее современном значении войны машин, войны техники и социума. Суровая сцена, ясная и четкая, как стена, как барьер, ограничивающий территорию огромного завода. И такой образ не покажется спорным для того, кто знает, что Ленинград, эта бывшая столица русского царизма, столица коммунистической революции октября 1917 года, является крупнейшим промышленным городом в СССР и одним из крупнейших городов в мире.
