Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири
- Отвергаю ли? Нет, совсем наоборот, я очень рад, но я вовсе не хотел бы, чтобы старый клиент моего отца предстал из-за этого в плохом свете.
Едва мужчина ушел, как дверь снова открылась, и вошел очень помпезный офицер, за ним два унтер-офицера с застегнутыми револьверами.
- Господин Крёгер, у меня приказ выделить вам двух новых конвоиров для сопровождения. Я отправил других в казарму, чтобы они смогли хотя бы хорошо высыпаться.
- Я благодарю вас, что вы так любезно позаботились о моих «поводырях медведя». Я не мог сдержать улыбку. – Вы позволите мне немного прогуляться? Я хочу сделать несколько покупок... для моей жены.
- Но, само собой разумеется, охотно! Офицер очень элегантно отдает честь. Когда мы, выходя из гостиницы, прощаемся еще раз, он бросает строгий взгляд на обоих унтеров и уходит.
Под военным прикрытием я ходил с Фаиме по улицам. Любопытные даже преграждали нам путь время от времени. Но мои оба новых «поводыря медведя» снова и снова создавали дистанцию между мной и пешеходами. Те же сцены происходили также во многих лавках, которые мы с Фаиме посещали.
Вечером прибыл Попов, и мы втроем пошли в ночные рестораны. Он был в исключительно хорошем настроении, неутомимо заботился о самой лучшей еде и лучшем шампанском. Он платил за все, это было для него, он повторял это снова, радостью.
- Я татарка, господин Попов, я живу строго согласно законам моих предков, и наша религия запрещает нам пить алкоголь, а также курить.
- А я... я вообще не очень люблю пить, только ради компании, – был мой лаконичный отказ Попову.
- Но это очень жаль, действительно жаль, я действительно хотел бы повеселиться с вами, господин Крёгер, так же как я часто веселился с господином вашим отцом в Петербурге. Это для меня как большая черта под счетом.
- Я вам охотно верю...
Четыре дня я был в Омске, почти постоянно в сопровождении господина Попова или новых солдат. Только в наших комнатах я освобождался от всех них, хоть я и не мог закрывать дверь.
На перроне, незадолго до отъезда поезда, Попов внезапно атаковал меня со всевозможными вопросами.
- Скажите, Попов, вы знаете, все же, хотя бы по имени господ *****, – я называл ему несколько высокопоставленных лиц. – Видите ли, это друзья моего отца, а также мои друзья. Они знают меня уже очень давно, они знают, кто я такой, и они также вытащили меня из тюрьмы. Хотите ли вы еще больше? Мне жаль тех больших денег, которые вы потратили на меня. Впрочем, вы также и не директор Государственных шахт. С этим господином вел переговоры исключительно я. Господина этого зовут Николай Степанович Арбузов. Не так ли?! Прощайте! Передавайте привет..., – и я показал на город Омск и на городскую тюрьму, в которой когда-то находился Достоевский, будучи ссыльным.
Купе было до потолка набито пакетами. В середине всей этой роскоши сидела Фаиме, молча и мечтательно, в руках она держала великолепный букет роз, который подарил ей Попов со множеством комплиментов перед отъездом. Ее пальцы трогали нежные цветы, которые так великолепно пахли. Молча, не радуясь всем этим подаркам, она сидела, погрузившись в размышления. И что я ей все подарил! Бог и «мир»!
- Но почему мое любимое дитя все время молчит?
- Ах, Петя, что это за ужасные люди, которые окружают тебя. Все враги... куда не глянь. Ты ведешь такую борьбу в одиночку... Мои руки такие маленькие и слабые... посмотри на них... они не могут защитить тебя.
- Но они снова и снова придают мне мужество! Разве это ничего не значит? Но ты можешь быть очень спокойна, впрочем, Фаиме...
- Это нехорошо с твоей стороны! Ты скрываешь от меня все неприятное, ты бережешь меня, и я должна только радоваться! В твоей печали и твоих заботах ты хочешь оставаться один.
- Когда ты мне была действительно необходима, когда мне была нужна твоя помощь, тогда я всегда звал тебя; ты знаешь, когда я был болен! Никого не могло быть у меня, кроме тебя! Но зачем мне мучить тебя, рассуждая о возможностях, которые могут случиться, вероятно, а, вероятно, и нет. Я могу каждый час говорить тебе: «Фаиме, я думаю, небо упадет на землю, что нам с тобой делать?», это только измотает нас без толку. Если война закончится, то все будет хорошо, тогда Фаиме каждый день будет радоваться дерзкому Петру, и Петр будет рад его черной Фаиме, так как каждый день солнце будет светить для нас, до тех пор, пока мы не станем старыми и седыми. Глаза девочки уже становились веселее, прекрасный букет цветов соскользнул с колен.
- Ты сама слышала, что говорил Попов, они определенно рассчитывают на то, что война закончится поздней осенью. Представь себе только, насколько прекрасно это будет тогда! Иван Иванович придет тогда к нам и скажет: «Вы совершенно свободны, вы можете делать, чего хотите и возвращаться в Петербург». Мы сразу уедем, получим из дома самый большой и самый красивый автомобиль и уедем за границу, на юг, где тепло. И тогда тоже Фаиме моя настоящая, самая настоящая жена. Она даже сама ведет большую машину. Все люди, которые встречают тебя, будут улыбаться тебе и любоваться тобой точно так, как Попов и многие другие делали это, захотят танцевать с тобой, дарить тебя подарки. Но Фаиме перехитрит всех точно так же, как она сделала это теперь. Пока другие сердятся и ждут ее, она уже давно у ее Петра.
Черные глаза светились как два солнца, они висели у моего рта, блуждали над моим лицом и смотрели мне в душу. Только они понимали меня, никакие другие. Мы распаковывали новые купленные вещи и любовались ими, и мы снова были счастливыми, озорными детьми.
На следующей станции Лопатин, который стоял снова у двери купе в карауле, должен был выйти и принести какую-то еду. С полными руками, с важным, мрачным выражением лица он вошел и только тогда засиял улыбкой по всему лицу, когда уже был внутри купе.
- Так, мой дорогой, теперь тоже присаживайся, так как мы теперь все хотим есть, да и выпить чего-то хорошего.
Нерасторопно крестьянин поставил заряженную винтовку в угол, пока я подвинулся для него на обитой скамье. Он сел в крайний угол. Его открытое, честное лицо все еще сияло.
- Знаете, барин, – начал он нерешительно, – в Омске, когда нас отправили в казарму, там мы уже с моим двоюродным братом Кузьмичевым думали, что не увидим вас снова. Нас хотели отправить домой. Но я сказал, что ни при каких обстоятельствах не поеду домой без вас, так как Иван Иванович запретил это мне, а приказ есть приказ. Все их уговаривания ничего не дали. У меня своя голова на плечах, они теперь это знают. Тогда нам дали много еды, но пить – только чай. Он сделал пренебрежительное движение. – На следующий день к нам пришел господин Попов и повел нас в ресторан. Там он дал нам достаточно выпивки, и сам за все заплатил. Потом он привел к нам женщин, они сразу начали нас целовать. Но тут я разозлился. Ради Бога, я рычал так, что меня едва ли можно было успокоить. Я снова и снова повторял, что у меня дома невеста, но господин Попов внушал мне, что женщины в Омске намного красивее. Однако, это полная ерунда. Наконец, я больше не мог владеть собой, схватил полураздетых баб и выставил их за дверь. Потом мы снова пили. Лопатин замолчал, он, кажется, боролся с собой, так как ерзал по сиденью туда-сюда, наконец, поднялся, подошел ко мне и сказал робко, но определенно:
