Юрий Мухин - Трагедия Сталина и его сыновей
Как сказано выше, дочь Якова Джугашвили, Галина, категорически не верила, что ее отец был в плену, в том числе и потому, что «на немецких листовках был «снимок»: с немцами за столом сидит папа, а на нем — старая куртка, которую он обычно надевал на рыбалку, на охоту». Это действительно так — на снимках на «сыне Сталина» какой-то непонятный лапсердак, но ведь немцы явно говорят о пиджаке от кутюрье!
Этот эпизод позволяет думать, что «сын Сталина» появился на шоу в штабе Люфтваффе (по легенде—18 июля, т.е. через двое суток после того, как его дивизию «разбили») в приличном немецком штатском костюме. Получается, что либо в обычае немецких офицеров было возить с собою штатские костюмы, чтобы дарить их пленным, либо это был собственный костюм «сына Сталина», в котором он и до этого служил немцам. Может, еще есть какие-нибудь указания на то, что он еще до войны начал служить немцам, но я их, прямо скажем, не увидел.
Поэтому считаю более достоверной версию о том, что это был военнослужащий 7-го механизированного корпуса РККА. Он был грузин, но служил не в 14-й танковой дивизии, иначе знал бы о ней несколько больше — и фамилии командиров, и через какие населенные пункты она проходила, и где вела бои.
Сталин уже тогда был самый выдающийся грузин в истории Грузии, посему не мог не вызывать у грузин интерес на бытовом уровне — где родился, на ком был женат, сколько детей, кто они и т.д. и т.п. Особый интерес у грузин обязан был вызывать именно Яков, поскольку он по крови был чистым грузином. А когда будущий «сын Сталина» узнал, что Яков Джугашвили и служит в одном с ним корпусе, а возможно, и видел его, то это стимулировало еще больше узнать о нем. В результате этот грузин мог знать о Сталине, его семье, детях и о Якове Джугашвили столько, что обычный советский человек — не грузин и, тем более, немец, мог вполне поверить в то, что он сын Сталина.
Я думаю, что этот грузин служил политработником. Основано это предположение на том, что он довольно уверенно дискутировал с немцами именно на политические темы. Думаю, что он струсил в бою 7 июля, когда немецкая авиация безнаказанно зверствовала в небе над 7-м корпусом. (Напомню, что он так-сяк что-то знал об этих боях.) Он дезертировал, переоделся в штатское, но в силу быстро меняющегося фронта все же попал к немцам в плен.
Интересно, что во время допроса он дважды возвращался к вопросу о своих сапогах, которые с него сняли по-европейски цивилизованные немцы, чувствуется, что сапоги ему были по-настоящему дороги:
«—Мои сапоги понравились людям, но я не сержусь, ведь это в конце концов трофеи, пожаловаться я не могу.
— Но он ведь снял свои вещи?
— Да, сапоги с меня сняли.
— Может быть, его просто обыскали, чтобы посмотреть, нет ли в сапогах оружия?
— Нет, не «может быть», а точно, сапоги отобрали.
— Он, должно быть, сам снял сапоги, когда одевал другие брюки?
— Нет, когда я пришел и сдался в плен, я был в крестьянской одежде и в сапогах, но на следующее утро сапоги у меня забрали. Мне было немного неприятно, но я не так уж сердился. Раз взяли, значит, взяли».
Думаю, дело здесь вот в чем. Еще накануне нападения на СССР, 12 мая 1941 года Гитлер дал указание: «3) политическими работниками в войсках следует обращаться в соответствии с предложением ОКХ. Они не считаются пленными и должны уничтожаться самое позднее в пересыльных лагерях и ни в коем случае не должны отправляться в тыл». Главное командование Вермахта 6 июня 1941 года оформило это указание приказом «О комиссарах»: «2. Опознать политических комиссаров в качестве органов можно по особому знаку различия — красной звезде с вытканными на ней серпом и молотом на рукаве. Их надлежит немедленно, т.е. прямо на поле боя, отделять от всех остальных военнопленных. Это необходимо, чтобы лишить их всякой возможности оказывать влияние на взятых в плен солдат. Комиссары в качестве солдат не признаются; никакая международно-правовая защита к ним не применяется. После произведенной сортировки их надлежит уничтожить».
8 июня этот приказ был дополнен: «Казнь политических комиссаров после их отбора из общей массы военнопленных в войсках вне зоны боевых действий, незаметно, по приказу офицера».
На сборном пункте военнопленных кто-то из них указал немцам на политрука, они отделили его ото всех, и это уже не могло не вызвать ужаса. А когда немцы велели ему еще и снять сапоги, то сомнений в том, что его расстреляют, у политрука уже не осталось. И во свое спасение он объявил себя сыном Сталина. Немцы, разумеется, не стали его расстреливать и доложили начальству (но сапоги, на всякий случай, не отдали). По служебной линии таким пленным, как, впрочем, и остальными, должны были заниматься отделы 1-Ц (разведки и контрразведки) всех штабов. Но одной только разведкой и контрразведкой у немцев занимались штабы до уровня армейского, а уже у армейского отдела 1-Ц была обязанность вести и пропаганду, для чего этому отделу была подчинена рота пропаганды (которая в протоколе стыдливо названа «3 мотострелковая рота военных корреспондентов»).
Вот давайте и поставим себя на место начальника отдела 1-Ц 4-й танковой армии или даже группы армий «Центр».
Грех не воспользоваться
Мы не лохи, мы проверили и убедились, что этот «сын Сталина» самозванец. Но, во-первых, мы получили ценнейшие сведения, что в 14-м гаубичном артиллерийском полку русских воюет сын Сталина. Мы немедленно передали эти сведения в Берлин. Во-вторых, мы получили артиста, не только согласного, но и способного сыграть сына Сталина, если, разумеется, обеспечить, чтобы его не разоблачили те, кто Якова Джугашвили знал лично. Но это наши действия, как разведчиков, а мы же еще и пропагандисты, и нам нужно вести пропаганду и на свои войска. А чем их бодрить? Приказом фельдмаршала Бока о победе в Белоруссии: «Наши потери тяжелыми не назовешь, и храбрый солдат сочтет их приемлемыми». Сочтет-то сочтет — куда денется, но он их не только считает, но и видит...
У нас не может не возникнуть идея использовать этого «сына Сталина» для пропагандистского шоу. Немцы ведь ничего не теряли. Не удастся убить или пленить настоящего Якова Джугашвили, на внешний мир это шоу продолжения иметь не будет, а бодрящий слух в Вермахте останется.
Мы эту идею докладываем начальству, Берлин нас в этом поддерживает, но дает задание на этом шоу наработать заготовок для пропаганды — записать допрос на магнитофонную пленку, сделать достаточное количество фотографий и передать пленного в Берлин. Однако Берлину сын Сталина нужен не только для внутренней пропаганды, но, главным образом, для пропаганды на СССР и Красную Армию. А вот тут проблема — Берлин понимает, пока Яков воюет, пока дает команды «Огонь!», немцы не могут ни листовки сбрасывать, ни в эфир выходить. Иначе русские отзовут Якова, снимут кадры кинохроники с его участием, и наша брехня будет разоблачена и сыграет против нас. Поэтому Берлин дает команду нам, разведчикам группы армий «Центр», немедленно достать Якова Джугашвили живым или мертвым. Да это мы и сами, без Берлина понимаем.
