Константин Ривкин - Ходорковский, Лебедев, далее везде. Записки адвоката о «деле ЮКОСа» и не только о нем
• Отец Ходорковского – Борис Моисеевич с Василием Алексаняном на крыльце Мещанского суда
• Поддержать подсудимых пришел один из основных акционеров ЮКОСа – Василий Шахновский (с адвокатами Г. Падвой и К. Ривкиным)
• Перерыв в заседании. Пресса жаждет комментариев адвоката Елены Липцер
• «Вы защитник? Ну и что? Все равно – пройдемте!» (адвокат Владимир Краснов)
• Мещанское правосудие без служебных собак не справляется
• Стражи правопорядка скрывают лица
• Вокруг суда: молодежь поддерживает Ходорковского
Такого рода трюк – сначала разрешить рыночные отношения, а затем начать их душить – уже имел место в относительно недавней нашей истории. Молодая советская власть, столкнувшись с катастрофическим состоянием экономики, была вынуждена в 1921 году провозгласить НЭП – новую экономическую политику, предусматривавшую ограниченное распространение частного предпринимательства. Несмотря на очевидные успехи НЭПа, коммерсантов в итоге отнесли к чуждому классу, было вынесено решение о полном запрете частной торговли в СССР, а в кратком курсе «Истории ВКП (б)» это было объяснено необходимостью непримиримо бороться с «врагом-нэпманом»[47].
Впрочем, такого рода коварство имело под собой вполне определенный, хотя и не афишируемый замысел, в реализации которого не последнее место отводилось репрессивному аппарату, включая судебные органы. Едва был запущен механизм НЭП, как глава советского государства Владимир Ленин уже инструктировал народного комиссара юстиции Д. Курского своим письмом от 22 февраля 1922 года: «…Важна боевая роль НКЮста в области нэпо… Не видно понимания того, что мы признали и будем признавать лишь государственный капитализм, а государство, это – мы, мы, сознательные рабочие, мы, коммунисты. Поэтому ни к черту не годными коммунистами надо признать тех коммунистов, кои не поняли своей задачи ограничить, обуздать, контролировать, ловить на месте преступления, карать внушительно всякий капитализм, выходящий за рамки государственного капитализма, как мы понимаем понятие и задачи государства. Именно НКЮсту, именно нарсудам здесь выпадает на долю особенно боевая и особенно ответственная задача…Вырабатывать новое гражданское право, новое отношение к “частным” договорам и т. п. Мы ничего “частного” не признаем, для нас все в области хозяйства есть публично-правовое, а не частное. Мы допускаем капитализм только государственный, а государство, это – мы, как сказано выше. Отсюда – расширить применение государственного вмешательства в “частноправовые” отношения; расширить право государства отменять “частные” договоры; применять не corpus juris romani (свод римского права. – К. Р.) к “гражданским правоотношениям”, а наше революционное правосознание».
Весьма показательно, что приведенная строгая инструкция сопровождалась припиской: «Не размножать, только показывать под расписку, не дать разболтать, не проболтать перед врагами». Понятно, что к врагам в то время, впрочем, как и сейчас, были отнесены те, кто поверил призыву поднимать новую экономику.
Трудно не согласиться, что здесь усматривается прямая аналогия с событиями, произошедшими с ЮКОСом, а по большому счету – происходящими в российском бизнесе в целом, когда силовые ведомства, руководствуясь вовсе не законом, а революционным правосознанием, стремятся «ограничить, обуздать и контролировать» частный сектор экономики. При этом на суды возлагается роль, четко когда-то обозначенная Лениным: карать всякий капитализм, усилить быстроту и мощность репрессий. Сегодня тем, кто хорошо знает, как осуществлялась расправа с ЮКОСом и его руководителями, нетрудно представить себе вполне жизненную, хотя, по сути, и несколько фантасмагоричную картину, как были собраны на инструктаж судейские работники из арбитражей и судов общей юрисдикции, которых, помимо прочего, заставили, как в советские времена, конспектировать классика и усваивать содержание как вышеприведенного, так и еще одного письма Дмитрию Курскому: «Суд должен не устранять террор, а обосновать и узаконить его».
Есть еще одно важное обстоятельство. Львиная доля преступлений экономического характера отнесена процессуальным законом к подсудности районных судов, где среди судей нет узкой специализации по причине их малочисленности. И если даже к добропорядочному судье, привыкшему к делам общеуголовной направленности (кражи, грабежи, телесные повреждения, ДТП и т. д.), попадает хозяйственное дело, это создает для него большие проблемы, в которых далеко не каждый желает и может обстоятельно разобраться.
Стоит ли удивляться, что, по рассказам моих коллег, когда довольно шумное в свое время дело о хищении акций поступило в один из районных судов Москвы, то первое, что сделала судья, – попросила участников процесса разъяснить ей, что такое акция. В ином случае я, придя в судейский кабинет, увидел в углу большую стопку томов уголовного дела. Поинтересовавшись его сутью, посвященного, как выяснилось, банковскому мошенничеству, я спросил судью, знает ли он, что такое кредитовые авизо, фигурировавшие там в качестве орудий преступления. Ответ прозвучал так: да, конечно, на днях я что-то по телевизору на эту тему видел.
По отмеченной причине и для облегчения своей работы (правильнее будет сказать – для уклонения от своей работы) судьи почитают за благо переоформить составленное по завершении следствия обвинительное заключение в якобы написанный ими самостоятельно приговор и назначить наказание, совершенно при этом не понимая сути сделки или финансовой операции, признаваемой своей властью криминальной. В этих случаях, по признанию следователя по особо важным делам отдела по расследованию преступлений коррупционной направленности СУ СКП по Московской области В. Кобзева («Власть», 2009, № 39), действует негласное корпоративное правило: при направлении следователем материалов о санкционировании тех или иных процессуальных действий либо уголовного дела для рассмотрения по существу нужно передавать судье дискету или флешку с соответствующим постановлением или обвинительным заключением. Честно говоря, это сильно напоминает описанную в литературе практику конца 30-х годов прошлого столетия, когда к направляемому в судебные органы делу сотрудник НКВД подшивал запечатанный конверт, в котором указывал, какое, по его мнению, следует назначить наказание очередному «врагу народа».
