Дмитрий Кузнецов - Бетанкур
Итак, философский принцип Фрэнсиса Бэкона: «Наука нужна для того, чтобы покорять Природу и ставить её силы на службу человека» — был положен в основу буржуазного общества. Такое взаимодействие науки с производством не могло не сказаться и на развитии высшей технической школы во Франции.
ОРДЕН СВЯТОГО АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО
Живя в Париже, Бетанкур пристрастился к французской литературе и часто, уже в Петербурге, поражал собеседников глубоким знанием Корнеля, Расина, Боссюэ, Лафонтена, Вольтера или Руссо. Литература всегда была предметом его особого интереса; он не только был начитан, но и часто наизусть цитировал многих авторов. Это поднимало его в глазах Александра I, тоже считавшего себя знатоком французской литературы. Поэтому русский царь любил приглашать Бетанкура не только на рабочие встречи, но и на светские.
В 1810—1811 годах это случалось очень часто. Один такой приём, устроенный в честь дипломатического корпуса, прошёл летом 1811 года в Петергофе. На балу в Большом Петергофском дворце генерал Бетанкур получил из рук царя орден Святого Александра Невского — золотой крест с лучами, покрытыми красной эмалью, между ними, под императорской короной, золотые двуглавые орлы с венками в лапах. В центре креста Бетанкур разглядел изящное конное изображение Александра Невского, в боевом облачении синего цвета, в красном плаще. Вокруг центрального медальона на красном поле золотыми буквами девиз ордена «За труды и Отечество». Эта награда в России являлась высокой и довольно редкой, поэтому все присутствующие тут же устремились к Бетанкуру с поздравлениями. Среди них и посол Соединённых Штатов Америки Джон Квинси Адаме с супругой.
ПОСОЛ ДЖОН КВИНСИ АДАМС
С этим посланником Августин де Бетанкур встречался уже не раз. Первая встреча состоялась год назад у Ааваля, французского эмигранта, потерявшего во время революции всё своё состояние, но удачно женившегося на русской княгине Козицкой, принадлежавшей к одной из самых богатых семей России, и таким образом с лихвой вернувшего утраченное богатство. Господин Лаваль, в прошлом принц де Лаваль-Монморанси, был тонким знатоком литературы и изящных искусств. Чета Бетанкур любила бывать у него в гостях — там собиралось образованное общество Петербурга.
В последний раз господин Лаваль хвастался перед Адамсом и Бетанкуром своими новыми приобретениями — картиной «Рисская зарисовка» итальянского живописца Джованни Гверчино и футляром, расписанным фламандским художником Давидом Тенирсом-младшим, за него он выложил неслыханную по тем временам сумму — четыреста дукатов.
Постепенно Бетанкур и друг Лаваля — американский посланник Адаме сблизились. Этому прежде всего поспособствовали их супруги — обе, несмотря на домашнюю занятость и светский образ жизни, чувствовали себя в России весьма одиноко. При встрече с Адамсами жена Бетанкура любила повторять шутку: познакомившись с Бетанкуром во Франции, Томас Джефферсон стал президентом Соединенных Штатов. Поэтому, с легкой руки Августина, по возвращении домой Джон Квинси Адаме также обязательно станет президентом.
Истории неизвестно, вспоминал ли Джон Квинси Адаме 4 марта 1825 года заснеженный Петербург и Анну Джордейн, когда, положив правую руку на Библию, давал присягу, вступая в должность американского президента. Однако доподлинно известно, что Джон Квинси Адаме, бывший посланник Америки в России, стал шестым президентом Соединенных Штатов.
А пока, в 1811 году, жены Августина де Бетанкура и Джона Адамса дружат и часто ездят друг к другу в гости. Госпожа Адаме никому не поверяла душевных тайн, кроме мадам Бетанкур, а та, в свою очередь, в свете держалась так, будто знала обо всём намного больше, чем все остальные.
Весной 1812 года Джон Квинси Адаме оставил в своём дневнике следующую запись:
«20 мая. Мы получили печатные приглашения от генерала Бетанкура присутствовать при аттестации студентов Института путей и сообщений, иными словами, Школы инженеров, сегодня и завтра с 10 до 14 часов, а между 10 и 11 утра я пришёл с мистером Смитом.
Экзамен касался в первую очередь математических дисциплин — арифметики, алгебры, теории количественных отношений и прогрессий с построением логарифмов при использовании таблиц, элементарной геометрии, планиметрии, таблиц синусов и объяснения принципа действия необходимых средств.
Пришедшим студентам было, как мне показалось, от 14 до 19—20 лет, а экзамен был настоящим и достаточно суровым. Задачи, предложенные для решения, были для них совершенно неожиданными. Ряд их, требовавших долгого и с ложного решения, предлагались присутствовавшими гостями, а не собственными преподавателями. Они подключились к решению с готовностью и усердием — при весьма небольшой помощи своих учителей, при этом достигалась наибольшая точность. Я говорю “приблизительно”, потому что большая часть экзаменационных вопросов была вне моей компетенции, и потому я не мог следить за скоростью решений, которая удавалась им.
21 мая. Этим утром я был в Школе инженеров на второй день экзаменов. Экзаменовали старших — 19—20 лет. Думаю, они готовились к окончанию Школы. Их спрашивали по широкому кругу вопросов — от вычисления конусов до бесконечных рядов чисел. В основном все отвечали быстро и уверенно, хотя встречались и ошибки, вызванные, видимо, смущением от необычной обстановки.
Главными экзаменаторами были четыре французских офицера, приглашенные в школу, а теперь собиравшиеся вернуться во Францию. Всем заведением управлял генерал Бетанкур, испанский офицер, всего три года проведший на русской службе. Экзаменовались четыре или пять молодых людей. К двум часам дня экзамен был окончен. Г-н Безерра был единственным французским посланником, который сидел рядом со мной. В его распоряжении было не более получаса. Экзаменовали их хорошо. К рисункам прилагались фамилии профессоров и экзаменуемого. Среди профессоров — Тома де Томон, которому принадлежали все эскизы.
Великолепное здание, где находилась школа, и прилегавший к нему большой и элегантный парк были приобретены князем Юсуповым. Просторный зал, где проходил экзамен, предназначался для библиотеки, но книг пока не было. Вдоль стен размещались книжные шкафы, а в восьми—десяти футах выше находилась галерея, к которой примыкали учебные помещения, иногда высотой в два этажа, в алфавитном порядке и по отраслям науки. Почти все шкафы были пустыми, на дверях, ведущих в зал, были лишь изображения книг. Зал, таким образом, служил своеобразной эмблемой обучения. Впрочем, для этого учебного заведения не требовалось слишком много книг, так как упор делался исключительно на математику.
