Валентина Мухина-Петринская - На ладони судьбы: Я рассказываю о своей жизни
— Сколько вам лет? — поинтересовался он.
— На днях исполнится двадцать один год. А вам?
— Мне уже двадцать девять, жизнь протекает бесславно. Обстоятельства загнали меня на север, что будет дальше — не знаю. Будущее в тумане… Что будет — то будет.
У него книги были разные научные. По биологии, химии, физике.
Я нашла там Гегеля, Маркса и Ленина. И много книг по теории живописи — все-таки он занимался ею серьезно.
Мама постучала к нам.
— Валя, иди пить чай… Сергей Николаевич, пошли пить чай. Пирожков я напекла с мясом. Жду вас.
Мы вместе пошли на кухню и с аппетитом поели пирожков.
К чаю Сергей Николаевич привес коробку шоколадных конфет.
— Почему младшая дочка — Лия? — спросил он у мамы, помешивая ложечкой чай. — Это красивое имя, но оно же еврейское, а, вы русские.
— А ее звать Поплия. Только ей не нравится ее имя, и она сама просила называть ее Лия. И мы называем — какая разница.
— Вы ходите на лыжах? — спросил он у меня.
— Нет, а что?!
— На севере надо ходить на лыжах; кстати, в магазин привезли лыжи. Пошли завтра купим, а то разберут.
Мы договорились, что он пойдет завтра после работы со мной в магазин.
Но когда мы на другой день к вечеру вышли из дома, он не то шутя, не то серьезно сказал:
— Но должен вас предупредить, что появление со мной вместе, да еще поход за дружеской покупкой, может полностью испортить вашу репутацию.
Я немного удивилась:
— Что, у вас репутация Дон-Жуана?
— Вряд ли они слышали о Дон-Жуане. Просто установилось обо мне такое общественное мнение.
— Пошли выбирать лыжи. Общественное мнение мне всегда было как-то безразлично. Почему — не знаю, право.
Сергей Николаевич выбрал мне пару отличных лыж и всё, что надо для ухода за лыжами, и мы отправились домой. Нас разглядывали с большим любопытством, похоже, Неклонский был прав.
Меня разбирал смех.
Дома мы разговаривали до полпервого и решили завтра вечером сделать первую вылазку на лыжах. До какой-то высокой сопки. Река Алдан от Незаметного была за семьдесят километров.
Высокая сопка оказалась действительно высокой — выше всех таежных деревьев и других сопок. Мы стояли на краю обрыва почти в небе — небо было вокруг исчерна-синее, звездное, огромное, высокое. А Млечный Путь вел куда-то в иной мир, захватывающий, странный. Мне стало как-то боязно, и я невольно придвинулась к Сергею.
— Не бойся, Валя, — произнес он, — мы, слава богу, не умерли, мы живы, и жить нам еще долго, долго. Как будем жить — это другой вопрос… А в общем, пошли домой.
Настроение его вдруг испортилось. Обратную дорогу он был молчалив. Подходя к дому, он сказал (я расценила это как грубость):
— Почему, когда я прилаживал лыжи к вашим ногам — вы же еще не умеете с ними обращаться, — вы так отчаянно смутились?
— Сергей Николаевич, у вас испортилось настроение. Вам было просто скучно со мной?
— Простите. У меня последний год большей частью плохое настроение. Нехорошо срывать его на вас. Простите.
— Нет ли более короткой дороги домой?
— Есть. Надо выйти на шоссе. Ладно, пошли. Но там, наверное, ведут этих несчастных.
— Раскулаченных?
— Русских крестьян, — поправил он меня сердито. Мы вышли на шоссе и тотчас пришлось сойти с дороги, пропуская обоз с измученными, уставшими крестьянами, они едва шли.
— Далеко, родимые, до Незаметного? — спросил старик в драном полушубке.
— Скоро будет, вот за этой сопкой.
Они брели долго, а мы дошли до ближайшей тропки и свернули в обход.
— Коллективизация, — насмешливо сказал Сергей, — сердце кровью обливается, когда их видишь. Кому и для чего это нужно?
Дома я прошла к себе, думая, что он в таком настроении пожелает остаться один, но Сережа позвал меня к себе пить чай.
Договорились пойти в воскресенье на целый день за пятнадцать километров. У какого-то ручья, не помню название, там была охотничья избушка для тех, кто, возвращаясь с охоты, не дотянул до Незаметного, падая от усталости.
Утром мама напекла нам с собой пирожков с мясо, с картошкой и пончиков с вареньем. Все это я аккуратно уложила в пакетики и в сумочку.
Отец купил мне меховые унты, и я в этот день обновила их.
— А кто живет в этой избушке? — поинтересовалась у меня мама, наливая в термос кофе.
— Китаец по имени Ван-Хай-Лин, — мгновенно придумала я.
Проходивший по коридору Сергей на миг даже приостановился, но сейчас же прошел к себе.
Дорогой он спросил, откуда я взяла про Ван-Хай-Лина?
— Знаете, такое совпадение, я пишу рассказ… Там зимовье в тайге и китаец Ван-Хай-Лин… вот я и успокоила маму.
— А-а. Вы пишете рассказы?
— Да. Я еще не писатель. Я не тороплюсь, жду, когда буду писать лучше, но я непременно буду писателем.
— Нравится мне это «непременно», — пробормотал Сергей Николаевич. — Герой вашего рассказа китаец?
— Нет. Главный персонаж — простая женщина из староверской семьи Елизавета, необразованная, кончила всего семь классов, рано осиротела, мыкалась по свету — ни профессии, ни защиты, много ее обижали. А когда, обессиленная, измученная, добралась она до этого зимовья, Ван-Хай-Лин приютил ее, дал защиту, предложил работу в его зимовье, а потом и женился на ней. Елизавета от рождения романтик, но даже слова этого не знает и только видит странные, яркие фантастические сны, где она летает, а вокруг прекрасные крылатые существа, а на небе вечером выходит две луны. Все ее считают малость тронутой, и она совсем одна. Как бы одна в пространстве.
— Какая странная новелла. Ты мне ее прочти непременно или дай прочесть. И давай пойдем быстрее.
Идти было нелегко. Пока мы добрались до заветной избушки, я изрядно устала.
Меня поразила чистота в избе, приготовленные дрова, спички. Вода на лавке, стол, накрытый старой клеенкой, и голые нары на четверых. Сергей расстелил на них свою полудошку из легкого беличьего меха, предложил мне отдохнуть. Я села у стола…
Он положил в печку дров, разжег их, нашел топор в углу и сказал, что пойдет сначала нарубит дров для следующих посетителей. Взял с собой закопченный чайник и ушел.
Я задумалась… Все-таки Сергей Николаевич был мне чем-то неясен…
Он вернулся с охапкой свеженарубленных еловых ветвей и поленьев, которые он нашел возле избы. Вскоре мы вскипятили чай.
— Я здесь прошлый раз оставил чашки, может, целы? — он полез куда-то на верх полки и достал чашки и чай.
— Чай пусть лежит, если у кого не будет, я принес индийский, — он заварил прямо в чайнике.
Мы пили чай и разговаривали.
— Тебе ведь жарко, — заметил он, — потом выйдешь и простудишься, сними этот теплый свитер.
